Манечка, или Не спешите похудеть - Ариадна Борисова

Маняша не удержалась и села на скамью напротив очереди. Нашарила рукой оставленный кем-то журнал и прикрылась им, искоса разглядывая своеобразную чету. Очевидно, он говорил что-то веселое — горбунья отвечала горловым хохотком, похожим на петушиный клекот. Маняша наблюдала, примеривала себя на ее место и стыдилась своих мыслей. Порывалась встать и уйти, но все сидела и сидела. Не то чтобы ей нравился этот тощий очкастый мужчина, на Маняшу просто снизошел восторг вроде упоения перед шедевром. Такой восторг вызывается выразительностью, а не художественной красотой.

Пара потихоньку приближалась к кассе. Беззаботный разговор не прекращался, карлица похохатывала и прикрывала ладошкой густо накрашенный рот. Мужчина смотрел на нее, смотрел и вдруг, низко нагнувшись, коснулся губами ее лба. Она слегка отпрянула, обернулась смущенно — не углядел ли кто? Мелькнули счастливые глаза, подведенные куда сильнее требований комильфо… Маняша с головой уткнулась в журнал, не замечая, что держит его вверх тормашками, а когда решилась высунуться, пара уже шла к выходу. Спина мужчины перекосилась влево к жене, шаг он нарочно мельчил, пристраиваясь к ее медленной походке.

Маняша почувствовала себя осиротевшей. Отставила журнал — «Автомобиль», как сейчас только обнаружила. В ряду она находилась не одна. Рядом, головой к ней, на скамье спал бомж в замызганной куртке. Из-под козырька его кепки, прикрывая веки, тугими кольцами падали на лоб серые от грязи волосы. Породистый, изящного рисунка нос музыкально посвистывал над полуоткрытым ртом. В зоне немыслимого дыхательного амбре деловито вилась вокзальная муха-долгожительница.

Маняша тотчас забыла очкарика с горбуньей, проверку дачи, рыбу для кошки и саму повелительницу Мучачу, забыла все на свете, с волнением присматриваясь к странно знакомому лицу. Глазки ее отвлеченно заморгали, нечто радужное вынырнуло из дремотно-киношных глубин. Уплотнился и унесся вдаль вокзальный гул — кто-то выключил незримую кнопку звука. Во внутреннем зрении стремительно развернулся экран с гарцующим на коне Антонио Бандерасом. Произошло удивительное: непостижимым образом мечты легко, точно лодки с волной прилива, вошли в реальный мир, а тело как будто разделилось надвое.

Бомж пошевелился, почмокал губами, и старожилка-муха разочарованно отлетела. Маняша очнулась от кинематографических видений. Встала, подошла к винному ларьку и неожиданно купила бутылку водки. Двигалась Маняша как сомнамбула, почти себя не помня, совершенно не понимая, и одновременно с ужасом следила за собой, раздвоившейся, со стороны. Эта новая Маняша растолкала бомжа и сбивчиво объяснила, что им надо идти. Да-да, им вдвоем, быстрее.

Он вполуха прослушал путаную речь и кое-как скумекал, что его куда-то приглашают. Встрепенулся, приметив в хозяйственной сумке незнакомки горлышко своей стеклянной «подружки», изменившей ему в этот день из-за крайней финансовой невезухи.

— Ну, пошли, — сказал хриплым голосом и поднялся резко, решительно, что, кажется, напугало благодетельницу, по чьей пышной фигуре он вскользь прошелся безучастным взглядом.

С нарастающим буханьем в висках Маняша засеменила за сомнительным спутником к выходу, продолжая, как в кошмарном сне, видеть себя сбоку и делать то, о чем ни одним словом не упоминала теткина памятка.

Вести такого в дом, где ждала гордая Мучача, вне сомнений, было верхом разнузданности и бесстыдства, да и всевидящих соседок, даже сквозь туман сознания, Маняша опасалась. Поэтому, вспомнив о задании, преисполнилась некоторой уверенности и устремилась к дачному автобусу.

— Э-э, куда, — неловко обнял ее бомж, обдав сложным букетом перегара, — давай здесь, — и потянул на лавочку под темнеющие кусты.

Маняша дико вскрикнула и отшатнулась. Мужик, сообразив, захохотал:

— Да не то, дура… Нужна ты мне сто лет… Выпьем, говорю.

— Нет, нет, нам сюда…

Следуя слабому всплеску женской ладони, он послушно зашагал в указанном направлении. Странная женщина спешила, а куда и зачем, его интересовало гораздо меньше содержимого сумки. Наметанным бродяжьим чутьем бомж сообразил: отдаст бутылку, если хорошенько попросить, но замешкался и пропустил подходящий момент.

В автобусе уселись порознь. Маняша заплатила бесстрастной кондукторше за билеты, молча ткнув пальцем в бомжа. Смотрели в противоположные окна. В них на лету возникали и исчезали выхваченные светом фар перелески. Маняша с нарочитым вниманием вглядывалась в разрезанный дорогой ландшафт и ничего не видела. Она и вышла полуслепо, машинально, когда автобус остановился.

Привязанный невидимым арканом к сумке, бомж послушно ступал за чокнутой теткой по дороге, затем по тропе, пружинящей опавшей хвоей. Другие женщины, встречавшиеся в тенистых аллеях, шарахались от него, а эта тетка почему-то нисколько его не боялась и, как заведенная, двигалась к одной ей ведомой цели.

Бомж и Маняша шли вдоль темной купы деревьев с синими окошками в ветвях и щербатым диском луны, мимо дачных строений, мимо трусливо брехнувшей из подворотни собаки. Маняша, даже если бы захотела, уже не могла остановить отчаянного движения, ведущего к неизвестности и пусть даже к смерти. Они дошли до старого, но еще справного дома с негостеприимными крестами заколоченными ставнями. Маняша отворила секретную задвижку калитки и отомкнула дверь.

В разгоряченной бегом голове Маняши неожиданно возникла и закрепилась тонкая теория. Она догадалась о физической подоплеке случая, столкнувшего нематериальные частицы памяти и желаний. В сокрытой от разума справедливости случай вполне закономерно вовлек Маняшины мечты в овеществленную карусель жизни. Довольная этой спасительной теорией, Маняша успокоилась.

Бомж наклонил голову, с непривычной робостью входя под низкую притолоку. Вытер ноги о лоскутный половичок, нашарил выключатель, и оба зажмурились. Привыкнув к свету, уселись на лавке у стола, оглядели новые декорации. Она — ради теткиного поручения проверки дачного имущества, он — с проснувшимся любопытством гостя.

Изнутри дом оказался скромных размеров и хорошо помечен временем. Едва ли не четверть пространства занимала беленая печь со сложенным сбоку штабелем дров. За печью виднелась дощатая дверца-перегородка. Из-под нее, словно кто-то там спрятался, высовывались курносые носы потрепанных турецких шлепанцев. В углу под паучьей сетью стояла кадка, накрытая деревянным кружком. В ней, вероятно, когда-то солили огурцы, а сейчас хранилась вода. Рядом с входной дверью примостился умывальник. Стена под ним была выложена керамической плиткой, сверху висело зеркало. Кухня, она же прихожая, вела в две комнаты: клетушку-спальню, откуда выступал край железной кровати с шариками на спинке, и «зал», украшенный стеклянной люстрой с недостающим набором граненых подвесок. Интерьер дополняли обшарпанная мебель и настенные фотографические портреты.

Ничего интересного не высмотрев, бомж громко сглотнул и потянулся к сумке. Тетка отрицательно мотнула головой, мягко подтолкнула к печке. Он неохотно, хотя безропотно занялся подзабытой работой, поневоле и мозги утруждая вопросами. Но прихотливый случай противился разъяснениям, они оба это понимали, что ограничивало их общение односложными словами. Разговоры и объяснения относились к другому времени и обстановке, а здесь казались неуместными и даже глупыми.