Пять историй болезни - Зигмунд Фрейд

Ганс: “Мне было бы приятнее, если бы она не появилась на свет”.

Я: “Почему?”

Ганс: “По крайней мере, она не кричала бы так, а я не могу переносить крика”.

Я: “Ведь ты и сам кричишь?”

Ганс: “А ведь Анна тоже кричит”.

Я: “Почему ты этого не переносишь?”

Ганс: “Потому что она так сильно кричит”.

Я: “Но ведь она совсем не кричит”.

Ганс: “Когда ее шлепают по голому роро, она кричит”.

Я: “Ты уже ее когда-нибудь шлепал?”

Ганс: “Когда мама шлепает ее, она кричит”.

Я: “Ты этого не любишь?”

Ганс: “Нет… Почему? Потому что она своим криком производит такой шум”.

Я: “Если тебе было бы приятнее, чтобы ее не было на свете, значит, ты ее не любишь?”

Ганс: “Гм, гм…” (утвердительно).

Я: “Поэтому ты думаешь, что мама отнимет руки во время купания и Анна упадет в воду…”

Ганс (дополняет): “…и умрет”.

Я: “И ты остался бы тогда один с мамой. А хороший мальчик этого все-таки не желает”.

Ганс: “Но думать ему можно”.

Я: “А ведь это нехорошо”.

Ганс: “Когда об этом он думает, это все-таки хорошо, потому что тогда можно написать об этом профессору”[55].

Позже я говорю ему: “Знаешь, когда Анна станет больше и научится говорить, ты будешь ее уже больше любить”.

Ганс: “О, нет. Ведь я ее люблю. Когда она осенью уже будет большая, я пойду с ней один в парк и буду все ей объяснять”.

Когда я хочу заняться дальнейшими разъяснениями, он прерывает меня, вероятно, чтобы объяснить мне, что это не так плохо, когда он желает Анне смерти.

Ганс: “Послушай, ведь она уже давно была на свете, даже когда ее еще не было. Ведь у аиста она уже тоже была на свете”.

Я: “Нет, у аиста она, пожалуй, и не была”.

Ганс: “Кто же ее принес? У аиста она была”.

Я: “Откуда же он ее принес?”

Ганс: “Ну, от себя”.

Я: “Где она у него там находилась?”

Ганс: “В ящике, в ящике аиста”.

Я: “А как выглядит этот ящик?”

Ганс: “Он красный. Выкрашен в красный цвет” (кровь?).

Я: “А кто тебе это сказал?”

Ганс: “Мама; я себе так думал; так в книжке нарисовано”.

Я: “В какой книжке?”

Ганс: “В книжке с картинками”. (Я велю ему принести его первую книжку с картинками. Там изображено гнездо аиста с аистами на красной трубе. Это и есть тот ящик. Интересно, что на той же странице изображена лошадь, которую подковывают. Ганс помещает детей в ящик, так как он их не находит в гнезде.)

Я: “Что же аист с ней сделал?”

Ганс: “Тогда он принес Анну сюда. В клюве. Знаешь, это тот аист из Шенбрунна, который укусил зонтик”. (Воспоминание о маленьком происшествии в Шенбрунне.)

Я: “Ты видел, как аист принес Анну?”

Ганс: “Послушай, ведь я тогда еще спал. А утром уже никакой аист не может принести девочку или мальчика”.

Я: “Почему?”

Ганс: “Он не может этого. Аист этого не может. Знаешь почему? Чтобы люди этого сначала не видели и чтобы сразу, когда наступит утро, девочка уже была тут”[56].

Я: “Но тогда тебе было очень интересно знать, как аист это сделал?”

Ганс: “О, да!”

Я: “А как выглядела Анна, когда она пришла?”

Ганс (неискренно): “Совсем белая и миленькая, как золотая”.

Я: “Но когда ты увидел ее в первый раз, она тебе не понравилась?”

Ганс: “О, очень!”

Я: “Ведь ты был поражен, что она такая маленькая?”

Ганс: “Да”.

Я: “Как велика была она?”

Ганс: “Как молодой аист”.

Я: “А еще как что? Может быть, как Lumpf?”

Ганс: “О, нет, Lumpf много больше – капельку меньше, чем Анна теперь”».

Я уже раньше говорил отцу, что фобия Ганса может быть сведена к мыслям и желаниям, связанным с рождением сестренки. Но я упустил обратить его внимание на то, что по инфантильной сексуальной теории ребенок – это Lumpf, так что Ганс должен пройти и через экскрементальный комплекс. Вследствие этого моего упущения и произошло временное затемнение лечения. Теперь после сделанного разъяснения отец пытается выслушать вторично Ганса по поводу этого важного пункта.

«На следующий день я велю ему рассказать еще раз вчерашнюю историю. Ганс рассказывает: “Анна поехала в Гмунден в большом ящике, мама в купе, а Анна в товарном поезде с ящиком, и тогда, когда мы приехали в Гмунден, я и мама вынули Анну и посадили на лошадь. Кучер сидел на козлах, а у Анны был прошлый (прошлогодний) кнут; она стегала лошадь и все кричала – но-но, и это было ужасно весело, а кучер тоже стегал лошадь. (Кучер вовсе не стегал, потому что кнут был у Анны.) Кучер держал вожжи, и Анна держала вожжи, мы каждый раз с вокзала ездили домой в экипаже (Ганс старается здесь согласовать действительность с фантазией.) В Гмундене мы сняли Анну с лошади, и она сама пошла по лестнице”.

Когда Анна в прошлом году жила в Гмундене, ей было всего 8 месяцев. Годом раньше, в период, на который, по-видимому направлена фантазия Ганса, ко времени приезда в Гмунден жена находилась в конце 5-го месяца беременности.

Я: “Ведь в прошлом году Анна была уже на свете?”

Ганс: “В прошлом году она ездила в коляске, но годом раньше, когда уже она у нас была на свете…”

Я: “Анна уже была у нас?”

Ганс: “Да, ведь ты же всегда ездил со мной в лодке, и Анна помогала тебе”.

Я: “Но ведь это происходило не в прошлом году. Анны тогда еще не было вовсе на свете”.

Ганс: “Да, тогда уже она была на свете. Когда она ехала в ящике, она уже могла ходить и говорить: “Анна”. (Она научилась этому только 4 месяца назад.)

Я: “Но ведь тогда ее у нас еще не было”.

Ганс: “О, да, тогда она все-таки была у аиста”.

Я: “А сколько лет Анне?”

Ганс: “Осенью ей будет два года; Анна была тогда, ведь ты это знаешь?”