Екатерина I - Николай Павленко

В целом итоги внешнеполитических акций России в царствование Екатерины I, несмотря на отдельные неудачи, можно признать положительными. Россия, обладавшая самой многочисленной армией в Европе, хотя и с ослабленной экономикой и нестабильной политической ситуацией, сохранила значение державы, союзом с которой продолжали дорожить.

Мы помним, с какой настойчивостью и бескомпромиссностью сопротивлялись Меншиков и Толстой восшествию на престол малолетнего Петра Алексеевича после смерти Петра Великого. Благодаря именно их стараниям и решительности трон заняла Екатерина. Однако спустя всего два года не кто иной, как Меншиков сделал все от него зависящее, чтобы императорской короной после смерти Екатерины был увенчан внук Петра Великого.

Столь решительное изменение позиции князя находит свое объяснение. Александр Данилович сумел добиться от императрицы исполнения своей заветной мечты: породниться с царствующим домом. Это желание было юридически закреплено завещанием Екатерины — «Тестаментом, блаженной памяти, Императрицы Екатерины I» (далее — Тестамент), пространный текст которого в угоду Меншикову составил, видимо, А. И. Остерман. Воля императрицы — несомненно, навязанная ей светлейшим — состояла в том, чтобы ее наследником стал великий князь Петр Алексеевич и чтобы он непременно женился на одной из дочерей Меншикова[108]. В случае исполнения этого условия Меншиков становился тестем императора и мог не опасаться мести за свое участие в гибели царевича Алексея. Более того, отроческий возраст Петра открывал перед светлейшим возможность стать неограниченным правителем страны и предоставлял условия утолить свою ненасытную алчность.

Намерения Меншикова вызвали протесты вельмож, знавших его крутой и деспотичный нрав и опасавшихся, что он низведет их до роли послушных исполнителей своей воли, а непослушных, в лучшем случае, отправит в ссылку.

Всесилие Меншикова в царствование Екатерины I особенно обстоятельно описал хорошо осведомленный о жизни двора прусский посол Мардефельд. 27 августа 1726 года он доносил королю: «Достоверно, что князь поддался своему высокомерию и злоупотребляет милостью, которой он пользуется до такой степени, что он завел такие порядки в гражданском и военном ведомствах и начал уже приводить их в исполнение, которое сделало бы его действительным правителем, а царице оставило бы только одно имя. Это дошло наконец до того, что он овладел всеми делами, касающимися высочайших помилований, и отправлял по денежным и другим важным делам в коллегии приказы, лишь им самим подписанные. Притом он завел деспотическое и жестокое правление и сделал этим неудовольствие столь общим, что конец мог быть весьма пагубным для всего государства, а, наверное, раньше всего для него самого». По словам автора депеши, князь сумел ожесточить против себя герцога и герцогиню Голштинских, а также принцессу Елизавету и сестру великого князя Наталью Алексеевну[109].

Как ни старались сохранить в тайне завещание Екатерины, его содержание стало известно заинтересованным лицам. Еще в марте 1726 года Мардефельд доносил королю: «Сообразить себе не могу, до чего дошла вражда царского семейства против Меншикова». Спустя год, в марте 1727 года, когда план Меншикова стал достоянием принцесс, обе они «решились со слезами припасть к стопам царицы и не вставать ранее, пока последняя не согласится на лишение милости князя».

«В конце прошлой недели, — доносил Маньян 25 марта 1727 года, — обе принцессы на коленях умоляли государыню обсудить неминуемые гибельные последствия подобного распоряжения, всячески стараясь возбудить ее материнскую нежность, заставить ее отменить его. К ним присоединился и Толстой, с которым царица не посоветовалась раньше. Он еще энергичнее принцесс представил ей, какой непоправимый вред нанесет она себе и своему семейству, поставив притом и вернейших слуг своих не только в невозможность приносить ей отныне какую-либо пользу, но и в необходимость отшатнуться от нее. Ибо, говорил Толстой, он не может скрыть, что и сам предпочитает скорее погибнуть, чем ждать тех страшных последствий, которые он предвидит от подобного согласия; ему явственно представляется топор, готовый упасть на голову государыни и всех ее детей, чего, впрочем, заключил Толстой, ему, может быть, не придется увидеть».

Слезы дочерей и красноречие Толстого, казалось, убедили императрицу, и она отказалась от своего намерения. Но стоило Меншикову, проведавшему о состоявшемся разговоре, явиться к ней на тайное свидание, как он добился от нее «решительного подтверждения данного прежде согласия»[110].

Нам неизвестны доводы цесаревен и Толстого, пугавших Екатерину страшными последствиями брака великого князя и одной из дочерей Меншикова. Но вот ход мыслей Екатерины, в конце концов склонившейся к мнению светлейшего, узнаем из депеши того же Маньяна, отправленной в Париж за две недели до кончины императрицы: «…не только царица не боится опасных последствий своего поступка в пользу великого князя, но еще считает наилучшим из всех доступных ей средств прочно укрепить спокойствие своего правления. Ибо этим государыня, с одной стороны, успокоит сторонников великого князя, юность коего дозволяет обвенчать его лишь весьма нескоро, с другой же, навсегда привязывает к себе князя Меншикова, которого очень основательно считает вернейшим слугой своим среди русских вельмож и на которого может положиться больше, чем на кого-либо». Читая этот текст, не представляет труда догадаться, что доводы, в нем изложенные, были внушены императрице Меншиковым.

Тот же довод встречаем и в донесении Мардефельда: «Меншиков нашел средство убедить царицу, что это послужит средством к лучшему преуспеванию кроткого и спокойного правления».

Спокойствие, на которое рассчитывали Меншиков, а вслед за ним и Екатерина в случае бракосочетания одной из дочерей светлейшего с великим князем, не могло не оказаться эфемерным. Признаки недовольства готовящимся браком обнаружились сразу же после того, как слух о нем подтвердился. Виновником протеста против осуществления этого плана был, как это ни покажется парадоксальным, сам Александр Данилович.

Известны были его крутой нрав, беспощадность в расправе со своими противниками, его мстительность и злопамятство — нанесенные когда-либо ему обиды он не прощал. Светлейший не мог пожаловаться на малочисленность противников. Но он также хорошо знал, что подавляющее большинство их не решится поднять голос протеста, что из чувства страха они будут гнуть перед ним спину и заискивающе улыбаться, и поэтому действовал в привычной для себя манере — прямолинейно и не пренебрегая никакими средствами.

Смелости выступить против матримониальных планов Екатерины и Меншикова хватило у тех, кто считал себя неизбежной жертвой в случае, если светлейший станет тестем императора. Граф Петр Андреевич Толстой, генерал-полицеймейстер Петербурга граф Девиер (к слову сказать, зять Меншикова), генерал Бутурлин и другие не могли не опасаться и мести Петра II. Вступив на престол и дождавшись своего совершеннолетия, он наверняка вспомнил бы имена тех, кто был виновен в гибели его родителя, царевича Алексея, а также тех, кто лишил его по праву принадлежавшей ему короны и вручил ее Екатерине. Заранее оговоримся, что протест сановников против своеволия светлейшего был крайне робким. Он ограничился лишь разговорами, но и этого Меншикову оказалось достаточно, чтобы жестоко расправиться с собеседниками.