Все против попаданки - Даниэль Брэйн

кустиками, один неверный шаг — и придет смерть, ручеек бежит из расщелины — слишком тонкий и слабый, чтобы пользовать его как питьевую воду; блеснуло перо, и темная птица с хохотом вылетела из валунов, и не успела я ахнуть, как в нее вонзилась стрела.

— Отродье тьмы, — услышала я ворчливый голос старосты. — Не трогай ее, Жюль, видишь, как блестит перо, это самка, и она сейчас ядовита.

Он убрал лук — я не видела такой никогда, маленький, будто детский, но обращаться с ним староста отлично умел. Иначе тут не выжить? Или ты, или тебя?

— Вам, святая сестра, и невдомек, что такая пакость тут водится? — спросил он. — В святые стены-то мало какая гадость суется. Вот я говорил, что деревню надо обсадить ростками римеры, что в вашем святом саду растет, так как меня послушали, и возле наших домов всякой дряни не стало. А то же — то лошадь, то корова, чуть недосмотришь, и все. А уж сколько белые лисы цыплят передушили — не передать. 

Я кивала, но мало что понимала из его слов. Очевидно, что растения в святом саду как-то защищали монастырь от подобных тварей. Сверкнули красные глаза невдалеке, прошуршал по кустам невысокий серебристый зверь, и староста указал рукой на мелькнувший длинный хвост.

— А гарпии? — улыбнулась я. 

— Так что, — вздохнул староста и поерзал в седле: Жюль занимал много места, ему пришлось тесниться, только лошади было на количество всадников наплевать. Кони были ниже и коренастее наших, может быть, местная разновидность пони, но невероятно спокойные. — Этим-то мерзостям все едино, но до гор они не добираются. 

— Они падают, отец, — подсказал Жюль. — Так брат Грегор сказал. Как гарпии чуть в горы поднимаются, падают. А Себастьян одну подстрелил, так она к утру превратилась в пепел.

— «Да обратятся в пыль все порождения бездны», — торжественно процитировал «Слово» староста, и все замолчали. Я слышала лишь цокот копыт, фырканье лошадей и неприветливые звуки округи.

Прекрасный мир, днем так манивший меня, ночью был враждебен и полон зла. Но и в зле я видела красоту, помня слова отца Андриса. Не создавала Милосердная мир таким, каким его позже сделали люди.

Мы спускались, вокруг уже вставали деревья, протягивали к нам алчные гибкие ветки, казались живыми, одушевленными. Кто-то снова шмыгнул в кустах, и староста опять схватился за лук. Один из крестьян подъехал по мне поближе, и в руке его я заметила обнаженный острый клинок. Мне не было страшно, пожалуй, но неприятно, и я понимала теперь то чувство, которое владело и насельницами, и даже сестрами: все, что за стенами монастыря, опасно. Ночь опасна, лучше не дразнить это зло — но какое все-таки именно?

Подступало утро, становилось немного зябко, на листьях появилась первая роса, задул ветерок. Самый темный час — перед рассветом, но днем солнце начнет палить, и уже нельзя будет так спокойно осмотреть тело бедняги. Кто?

Или что? Что это было?

Мы свернули с горной тропы, ускорились, проскочили небольшую рощицу, выехали на поле, и почти сразу я увидела вдалеке свет.

— Брат Грегор, — сказал староста. — Быстро он. 

— Нам тоже лучше поторопиться, — кивнула я и пустила лошадь быстрее. Крестьянин, охранявший меня, не отставал.

Это было крестьянское поле — рожь или другая посевная культура, и, как я поняла, первый урожай уже собирали, потому что повсюду торчали тонкие скошенные стебельки, и только дальше, там, где горел свет, еще стелились под слабым ветром колосья. Брат Грегор увидел нас, выпрямился, потом рассмотрел меня и склонился почтительно. «При крестьянах он чтит монастырский устав», — подумала я.

— Да хранит вас Лучезарная своей милостью, сестра, — поприветствовал он, не обращая внимания на крестьян.

— Осенит и вас благодатью, — ответила я и ловко спрыгнула с лошади. «Где тело», — чуть было не ляпнула я, но вовремя прикусила язык. — Пойдем помолимся о покое несчастного, — предложила я, и брат Грегор сначала нахмурился, но после не слишком охотно кивнул.

Возможно, он решил, что не стоит перечить рвению святой сестры как можно скорее успокоить осиротевшую душу. Он указал мне рукой куда-то в сторону, в гущу колосьев, и оттуда тянуло кровью, а свет — свет сиял чуть в стороне.

— Не самое приятное зрелище, сестра, — предупредил брат, и я только вздохнула. Не самое, может быть, но на местах дорожно-транспортных происшествий мне бывать приходилось. Нечасто, не на особо кровавых, но я готовила себя ко всему.

— Оборотень, — произнес брат Грегор, и я увидела растерзанного мужчину. Человек или зверь сотворил это — не разобрать, и все-таки я подошла ближе.

— Осветите его, — попросила я, — нельзя нам бояться человеческой смерти. Свет — лучшее для молитвы.

Брат спорить не стал. Сестра Шанталь зашептала слова заупокойного песнопения, прикрыв лицо руками, Елена Липницкая смотрела сквозь пальцы — не образно, а как есть.

Как есть? Что я вижу? Рваные раны, потеря крови не такая большая, он умер быстро. Не здесь, его немного проволокли. Есть разница между оборотнем и зверем? Он метил в голову, разодрал лицо. Мне казалось, для зверя нехарактерно…

— Вы смотрели его следы, брат? — негромко спросила я, и брат Грегор, чью молитву я бесцеремонно прервала, уставился на меня с обидой. — Следы. Это человек или зверь?

Одет мужчина небогато. Рубаха, подобие жилетки; одежда разорвана словно надвое, но осталась на теле: помог пояс. Ноги бедняги обуты в грубые башмаки — в один башмак.

— Оборотень, — в который раз повторил брат. — Видите, сестра? У бедняги лицо разодрано. Зверь же всегда хватает за шею.

Я посмотрела, откуда ведут следы крови, прошла чуть в сторону.

— Почему крестьяне считают, что это ведьма?

— Потому что ее сложнее убить? — ухмыльнулся брат Грегор. — Потому что зверя давно могли бы поймать? 

— Потому что легче обвинять то, чего не существует? — я остановилась, дождалась, пока он подойдет. Люди всегда одинаковы. — Мы говорили с вами об этом, так… И все же. Она должна была спуститься с горы… если мы сейчас ведем речь о насельнице. Сегодня… случилось нечто в монастыре, и… отсутствие насельницы бы заметили.

Только одной из них, но я не стала упоминать об этом. Прочие меня не интересовали. Я вернулась к телу, но брат Грегор остался стоять там же, где и стоял.