Земля мертвецов - Роберт Райан

Заглянув в прицел, он навел перекрестье на лицо офицера.

– Тяжелый…

– Он того стоит, поверьте.

– Мне понадобится новая винтовка, капитан.

– Конечно. И патроны. Хватит с вас домашнего ремесла, Блох. Новые Spitzgeschoss mit Stahlkern 1, бронебойные. И новая винтовка «маузер». Уверен, с этими патронами, прицелом и винтовкой вам недолго ждать Железного креста.

– Жаль, что не вышло с Черчиллем, сэр.

– А, не думайте об этом. Вы доказали, что способны проникнуть в тыл врага – и вернуться, при правильной подготовке! В этот раз вы его не достали – будет другой. А, Блох? В следующий раз он окажется наш.

Блох не ответил. Он внимательно разглядывал изуродованное, незнакомое лицо в беспощадном зеркале телескопического прицела.

32

– Убийство? – Торранс покатал слово на языке, будто оценивал хороший кларет. –  Убийство? Вы в своем уме?

Ватсон поерзал на стуле. Сидели они в кабинете Торранса, прежней келье аббата. Три стены были скрыты книжными полками, теперь опустевшими, если не считать нескольких справочников по военному делу, а четвертую почти целиком занимало сдвоенное окно, выходившее на госпитальные палатки. Все они, кроме ближайших, скрывались за пеленой дождя.

– Да, именно так.

– Как вы себя чувствуете, Ватсон? Выглядите нелучшим образом.

– Небольшая реакция на переливание. Проходит с каждой минутой. –  Он утер лоб. –  В пределах нормы. Подозреваю, что наша методика подбора крови недостаточно тонка и наши тела об этом иногда напоминают.

– Переливание? Зачем это вам понадобилось переливание?

– Для доказательства, что причина смерти Шипоботтома не связана с кровью. Я обдумал все обстоятельства дела и не нахожу другого объяснения, кроме убийства.

Торранс затрясся всем телом, плечи его вздернулись, из груди вырвался хохот.

– Кому же это надо – убивать покойников? Каждый, кого возвращают на передовую, гибнет через несколько недель или месяцев. На Монсе мы лишились полутора тысяч, на Марне, месяц спустя, восьмидесяти тысяч. Совокупные потери союзников на Ипре? Около ста пятидесяти тысяч. Только британцы утратили при Лоосе пятьдесят. А сколько погибнет при новом большом наступлении? Пять тысяч в день? Десять? Двадцать? Убийств здесь, Ватсон, столько, сколько еще не бывало, но происходят они не в забытом тыловом лазарете.

Побагровевший майор принялся чистить карманным ножом свою трубку.

Ватсон и бровью не повел.

– Разве вы не видите, что здесь – идеальное место для убийства? Телам, мертвым телам, потерян счет. Они ломаного гроша не стоят. Заколотые, застреленные, отравленные газами, разорванные снарядами, сгнившие от гангрены – здесь столько способов лишиться жизни, что она потеряла всякую цену. Я здесь всего несколько дней, но уже ощутил на себе. Забота, жалость, какую чувствуешь к одной потерянной душе, уходит. Нам, врачам, всегда грозила опасность стать безразличными к страданию. Но здесь бесчувственность – единственный способ выжить и сохранить рассудок. И среди этих потерь, этого равнодушия так легко совершить убийство.

Торранса он убедить не сумел.

– Еще раз спрошу: зачем? Зачем трудиться, если, как мы оба согласились, война так или иначе заберет жертву?

Это был существенный вопрос. Кому выгодно? Ответа Ватсон пока не видел.

– Возможно, убийца хотел быть уверен в смерти жертвы. Господи боже, кто-то из наших молодых должен же пережить войну: ни в чьей кончине нельзя быть уверенным на сто процентов. А может, ему хочется, необходимо, увидеть эту смерть своими глазами. Ему или ей. Возможно, что преступнику важно, чтобы убитый знал, кто и за что его убивает.

Торранс выбил трубку на блюдце, оставив на нем горку пепла.

– Ватсон, это пахнет мелодрамой, а не фактами. Я слышал, что вы подвизались на этом поприще. Сам вас не читал. Но, на мой взгляд, это столбняк. Непроизвольные сокращения мышц, сведенные челюсти. Признаю, что симптомы выражены сильнее обычного, но я здесь повидал много странного. Необъяснимого. Как знать, может быть, это отсроченная реакция на газ? Или на укус крысы? Они здесь жрут мертвецов и чудовищно растут. А может, это чертовы вши – тут все завшивели. Так вот, если вы скажете, что следует обратить внимание на сходные случаи, я с вами соглашусь. Но убийство? Вы что, хотите, чтобы я вызвал военную полицию?

Ватсон ответил уже спокойнее, но с прежней убежденностью:

– Это не столбняк. Об этом нам говорит цианоз. На коже нет следов крысиных укусов. Я видел крысиные укусы – укусы животных, необыкновенно крупных даже для траншей, но обычных на Суматре. Их ни с чем не спутаешь. Симптомы, которые мы наблюдали, майор, –  это Risus sardonicus, сардонический смех. Правда, в чрезвычайно сильном проявлении. Это результат отравления алкалоидами. Я уже сталкивался с такими ядами. И надеялся никогда больше не встречаться. –  Ватсону не хотелось вдаваться в подробности дела, известного как «Знак четырех». С ними вернулись бы воспоминания о Мэри, а ему нужно было думать о деле, а не о прошлом.

– Если… подчеркиваю, если это убийство, кого вы подозреваете? – спросил Торранс.

– Мне еще нужно расспросить мисс Пиппери, установить, кто и в каком порядке заходил в палатку. Хотя, конечно, яд могли дать ему и до перевода на переливание. Он мог быть замедленного действия. Я еще тем утром заметил в глазу Шипоботтома голубые пятнышки. Возможно, они стали первым симптомом.

– Другими словами, вы понятия не имеете.

Ватсон снова утер лоб. Как бы ему хотелось сейчас со свойственной Холмсу уверенностью заявить, что все кусочки головоломки у него в руках и нужно только несколько часов, чтобы сложить их в картину. Но это была бы откровенная ложь.

– Да, но я уверен…

– А мотивы вам известны?

– Пока нет.

– У Шипоботтома были враги?

– Кажется, его любили. Надо мне будет спросить во взводе.

– Вам надо будет? – возмутился Торранс. –  А по какому праву?

Вопрос в точку. С Холмсом они считали себя в полном праве вести следствие в интересах клиента. В армии другое дело. Кто здесь клиент? Шипоботтом уже не поручит им расследования.

– Что ж, тогда, пожалуй, лучше вызвать военную полицию.

Торранс яростно вбивал табак в трубу.

– Мой дорогой Ватсон, я не сомневаюсь, что жизнь армейского врача скучна в сравнении с вашими прежними приключениями. Боюсь, что мы имеем дело с воспаленным воображением. Не все, что не удалось объяснить, –  преступление. А вы не полицейский и не сыщик. Вы – врач медицинской службы королевской армии.