Сестра Керри - Теодор Драйзер

В ее манерах не было ничего вызывающего. Жизнь не научила ее властности, тому высокомерию красоты, в котором таится сила многих женщин. Она жаждала заботы и внимания, но желание это не было настолько сильно, чтобы сделать ее требовательней. Ей все еще недоставало самоуверенности, но она уже столкнулась с жизнью и потому была далеко не такой робкой, как раньше. Керри жаждала удовольствий, положения в обществе и вместе с тем вряд ли отдавала себе отчет в том, что значит и то и другое.

В области чувств Керри, как и следовало ожидать, была натурой необычайно отзывчивой. Многое из того, что ей приходилось видеть, вызывало в ней глубокую грусть и сострадание ко всем слабым и беспомощным. Она болела душой при виде бледных, оборванных, отупевших от горя людей, которые с безнадежным видом брели мимо нее по улицам, или бедно одетых работниц, которые, тяжело дыша, проходили вечером мимо ее окон, спеша домой с фабрики где-нибудь на Западной стороне. Она закусывала губы, грустно качала головой и погружалась в раздумье.

«Как мало получают они от жизни! — думала Керри. — Как грустно быть бедным, оборванным!» Вид отрепьев гнетуще действовал на нее. «И притом им приходится так тяжело работать!» — мысленно добавляла она.

На улице Керри присматривалась к тому, как работают мужчины. Ирландцы с тяжелыми кирками, возчики угля, орудовавшие огромными лопатами, — все, кому приходилось заниматься тяжелым физическим трудом, волновали ее воображение. Теперь, когда она жила праздно, тяжелый труд казался ей еще более страшным, чем в то время, когда она сама работала. Ее воображение, затуманенное призрачными мечтами о возвышенной жизни, рисовало жизнь этих людей в мрачных красках. Порою чье-то промелькнувшее в окне лицо напоминало ей о старике отце, вечно с ног до головы осыпанном мукой с жерновов. Сапожник, колотивший изо всех сил молотком, лудильщики, которых она видела сквозь узенькое окошко расположенной в подвале мастерской, слесарь у верстака — без пиджака, с засученными рукавами, — все они будили в ней воспоминания о старой мельнице. Она редко делилась с кем-либо своими мыслями, но почти всегда мысли ее были грустными. Она искренне сочувствовала труженикам, ей легко было понять их, ведь она сама недавно была среди них.

Герствуд и не знал, какие тонкие, деликатные чувства наполняют душу молодой женщины, которую он полюбил. Он сам не сознавал, что именно это и влекло его к ней. Он никогда не пытался разобраться в причинах возникшей любви. С него достаточно было и того, что во взгляде Керри сквозила нежность, в ее манерах — женственность, в мыслях — доброта и доверие к жизни. Его влекло к прекрасной лилии, чья чистая восковая красота и аромат родились в таинственных водных глубинах, которые были недоступны Герствуду. Его влекло к цветку, потому что тот был красив и свеж, потому что пробуждал лучшие чувства в его душе и скрашивал его утренние часы мечтами.

Физически Керри тоже развилась. От ее неловкости остался чуть заметный след, то есть она стала столь же приятной глазу, как, скажем, чья-то совершенная грация. Маленькие туфельки на высоких каблуках красиво сидели на ноге. Керри уже отлично разбиралась во всяких кружевах и галстучках, так украшающих женскую внешность. Она немного пополнела, и ее тело приобрело восхитительную округлость.

Однажды утром она получила письмо от Герствуда, который просил ее встретиться с ним в Джефферсон-парке, на Монро-стрит. Он считал теперь неудобным приходить к ней, даже когда Друэ бывал дома.

На следующий день, ровно в час, Герствуд явился в маленький парк и выбрал деревянную скамью под зеленой листвой сирени, окаймлявшей одну из дорожек. Было то время года, когда еще чувствуется свежесть и обаяние весны. У маленького пруда неподалеку играли дети, пускавшие лодочки с белыми парусами. В тени зеленой пагоды стоял застегнутый на все пуговицы блюститель порядка. Руки его были скрещены на груди, у пояса висела дубинка. Старый садовник возился у лужайки, подстригая огромными ножницами какие-то кусты. Высоко над головой сияло голубое небо, а в яркой гуще листвы прыгали и чирикали суетливые воробьи.

Герствуд вышел из дому с тем чувством досады, которое давно уже донимало его. Какое-то время он послонялся в баре без дела, так как в этот день ему незачем было писать. Зато в парк он пришел с той легкостью на сердце, которая так свойственна людям, умеющим оставлять неприятности позади. Сидя в прохладной тени сиреневых кустов, он смотрел вокруг глазами влюбленного. Он слышал, как на соседних улицах громыхали повозки, но этот гул большого города лишь смутно доносился до него, а дребезжание случайного колокольчика отдавалось музыкой в его ушах. Герствуд смотрел на окружающее и предавался грезам, не имевшим никакого отношения к его нынешней жизни. Он вспомнил свою молодость, когда он еще не был женат и не имел еще прочного места в жизни. Вспомнил, как, бывало, встречался со знакомыми девушками, как беззаботно танцевал, провожал их домой, беседовал с ними через калитку. Ему хотелось вернуть прошлое, — эти мечты вызывала приятная обстановка, в которой он чувствовал себя вновь свободным.

В два часа на дорожке показалась Керри, розовая и свежая. Она совсем недавно купила новую шляпу с большими полями и лентой из красивого голубого шелка в белую крапинку. Ее юбка была из хорошего синего сукна, блузка — белая, в тончайшую синюю полоску. На ней были изящные коричневые туфельки. В руках она держала перчатки.

Герствуд с восхищением смотрел на нее.

— Вы пришли, дорогая! — взволнованно сказал он и, встав ей навстречу, взял ее за руки.

— Ну, конечно! — с улыбкой ответила она. — Вы что же, думали, что я не приду?

— Я не был уверен, — ответил Герствуд.

Он взглянул на ее лоб, еще влажный от быстрой ходьбы, и, достав из кармана мягкий надушенный шелковый платок, осторожно прикоснулся к ее вискам.

— Ну вот, теперь все хорошо! — сказал он с нежностью.

Они были счастливы, что находятся вместе и могут смотреть друг другу в глаза. Наконец, когда миновал первый порыв восторга, Герствуд спросил:

— Когда уезжает Чарли?

— Не знаю, — ответила Керри. — Он говорит, что у него есть кое-какие дела здесь.

Герствуд слегка нахмурился и погрузился в глубокое раздумье. Через некоторое время он поднял глаза и сказал:

— Уходите от него!

Он отвернулся и посмотрел в ту сторону, где резвились ребятишки, точно эта просьба была сущим пустяком.

— А куда? — в тон ему спросила Керри, теребя перчатки и глядя на ближайшее дерево.

— Где бы вы хотели жить? — спросил он.

Что-то в его тоне побудило ее высказать протест против жизни в Чикаго.

— Мы не можем оставаться здесь, — сказала она.

Герствуд не предвидел ничего подобного, ему и в голову не приходила мысль, что необходимо будет куда-то уехать.

— Почему же? — мягко спросил он.

— О, потому… я не хочу.

Герствуд слушал, лишь смутно сознавая, что означают слова Керри. Ее голос звучал не слишком серьезно, да вопрос и не требовал немедленного ответа.