Страсть сквозь время - Елена Арсеньева

Голос Фоминичны исполнился истовой ненавистью и на миг прервался, но тотчас она совладала с собой и продолжала рассказ:

— Шло время. Молодые жили душа в душу, да и побродяжка сия поначалу вела себя тише воды ниже травы. Но вот случилось, что Господь благословил сей брак: Марья Петровна ощутила себя чреватою. Однако здоровья она была некрепкого, могла ребенка лишиться, а потому и бабки, и доктора настрого запретили ее супругу к ней приближаться и предписали им даже спать в разных комнатах, дабы греха меж ними не случилось даже невзначай. Однако Григорий Андреич был ко греху вельми склонен, и вот однажды обратил он внимание на прелести побродяжки, тем паче что она их не стеснялась выставлять напоказ и не скрываясь намекала на то, что готова утешить молодого хозяина в его нежданно наступившем посте. Слаб человек плотью, а против дьявольских искушений слабже того. И начали Григорий Андреич с побродяжкою хаживать друг к дружке ночами. Днем они таили свои пакостные проделки, Марья Петровна в невинности своей ни о чем даже не догадывалась… Шло время, вскорости Марья Петровна должна была разрешиться от бремени. И побродяжка призадумалась: ведь, родив ребеночка, Марья Петровна от запретов врачей освободится и вернет себе супруга! А ей не хотелось с Григорием Андреичем расставаться, она мечтала его на себе женить… Побродяжка сия была сведуща во всяких злых зельях, зналась с деревенскими знахарками, и начала она украдкой молодую госпожу опаивать ядовитыми травами. Опаивала день, другой, месяц и добилась-таки своего: Марья Петровна занемогла. Приезжие из Москвы доктора не могли ничего у нее сыскать, никакой явной болезни, все сваливали на тяжелое течение ее положения. Родит-де — и здоровье наладится. Однако как оно могло наладиться, если каждый день в пищу и питье Марьи Петровны была подлита или подсыпана отрава?! И случилось то, что должно было случиться: Марья Петровна умерла. То есть была такая видимость: она похолодела, помертвела, лежала недвижимая день и другой… Все сочли ее мертвою: и супруг, и родители, и слуги. И пуще всех настаивала на том побродяжка, хотя она-то знала доподлинно: Марья Петровна жива, она всего лишь погружена в тяжкий сон, который наведен на нее злыми зельями! Но все поверили в смерть молодой госпожи, оплакали ее — кто от души, а кто лицемерно — и отнесли на кладбище. Зарыли в могилу… а ночью она от сна смертного очнулась. На ту пору явились на кладбище нехристи — грабители могил, которые прослушали, что похоронена богатая госпожа, на которой остались драгоценности. Они вскрыли могилу и гроб, надеясь поживиться. И надо же такому сбыться, что именно в это мгновение Марья Петровна открыла глаза! Один грабитель тут же, на месте, и помер со страху, другой бросился бежать куда глаза глядят, ну а бедная Марья Петровна, кое-как собравшись с силами, выбралась из могилы и побрела к дому своего супруга. Долго шла она, иногда падая, но снова поднимаясь, шла да шла… и вот наконец показалась перед ней барская усадьба. Стояла глухая ночь, все окна были темны, и только в одном горел огонечек. Марья Петровна подступила к тому окошку, намереваясь постучаться, да и обмерла. Увидела она супруга своего, который оплакивал усопшую… в объятиях ее подруги! Немедленно Марья Петровна прозрела всю глубину их коварства, поняла, что стала она безвинной жертвою злобных происков! Она хотела войти в дом и настоять на своих правах, но… но силы ее иссякли, и она упала, где стояла. Начались тут у нее преждевременные роды. В страшных мучениях, без всякой помощи, исторгла она из себя мертвого младенца и скончалась сама — на сей раз уж безвозвратно! Наутро бедняжку нашли — и вновь похоронили. Ужас, обуявший людей, знавших об этой страшной истории, был таков, что все единодушно порешили о ней молчать. Григорий Андреич был так потрясен, что уехал жить в московский дом. Замыслы злобной отравительницы рухнули: Григорий Андреич прозрел ее страшную натуру и изгнал прочь из дома. Судьба ее неведома. Сам же спустя немалое время он женился на девушке из доброй московской семьи, Катерине Львовне Машковой, которая и сделалась родительницей Ивана Григорьевича Симеонова, а он стал отцом Гаврилы Иваныча и Михайлы Иваныча. Затеряево некоторое время стояло заброшенным, потом туда перебрался Иван Григорьевич, а за ним и Гаврила Иваныч. Дом ожил. Но страшная история, которая была с ним связана, так и хранилась в тайне, многие о ней даже и слыхом не слыхивали. Однако говорят, что иногда призрак Марьи Петровны все же объявляется в Затеряеве и бродит по комнатам. Поступь ее столь тяжела потому, что она является сюда чреватою, со бременем своего нерожденного младенца. А приходит она тогда, когда чувствует, что в доме готовится какое-то злодейство… Может статься, это несчастная Марья Петровна приходила к тебе, — обернулась Фоминична к Ирине. — И хотела тебе что-то сказать… предупредить тебя хотела…

— Вы хотите сказать, в доме готовится злодейство? — недоверчиво проговорил Алексей. — Ну а кто, по-вашему, злодей, скажите на милость?

Фоминична молчала, не поднимая глаз, только глубоко, скорбно вздохнула.

— Нет, — покачала головой Ирина, которая во время этого страшного рассказа сделалась уж вовсе белее мела… да и Алексей, честно говоря, несмотря на свой скептицизм, выглядел не лучше, и Лидия имела все основания думать, что и она столь же бледна. — Нет, ко мне приходила не Марья Петровна. Это был не призрак, а… живой человек.

— Почему же ты так думаешь? — удивилась Фоминична.

Ирина молчала, словно не решалась заговорить. Потом наконец молвила чуть слышно:

— Да потому что… потому что, когда я провела по ледяным рукам, ко мне прикоснувшимся, что-то словно бы сползло с пальца этого неведомого, страшного существа. Я сначала не вполне поняла, что случилось, однако, когда открыла утром глаза, увидела около своей подушки… увидела я вот это!

Она протянула раскрытую ладонь, и все увидели, что на ней лежит перстенек с пятью камушками. Перстень Алексея! Тот самый перстенек, который умел говорить — и сейчас говорил: Лидия.

— Все, барышня. Теперь уже скоро, — послышался голос Кеши, и Лидия встряхнулась.

Мягкая трусца нагоняла сон. Садясь верхом — впервые в жизни! — она думала, что будет всю дорогу падать с лошади, но приспособилась к седлу довольно быстро. Правда, ехать почти все время приходилось, согнувшись в три погибели, чтобы ветками не сорвало платок, которым Лидия обмотала голову как можно плотнее, оберегая волосы. Кеша направлял лошадей совсем уж какими-то заповедными тропами, где и пеший-то не всякий пройдет, не зная пути. Однако он предупредил, что с телегой на этих тропах делать нечего, застрянет сразу, ну а если по проселочным дорогам объезжать, им за ночь нипочем не обернуться. Обернуться же за ночь было совершенно необходимо, вернее, до полуночи оказаться в Затеряеве и желательно скрыться оттуда. Закончить все прежде, чем французы выставят ночные караулы и начнут палить по всякому подозрительному шороху. На шальную пулю нарываться не хотелось…

Прежде всего потому, что для Лидии эта поездка и ее благополучное завершение были единственным способом обелить себя, доказать всем, что обвинена она облыжно, что к болезни Ирины не имеет отношения, что готова на все, лишь бы ее исцелить… если Ирина и впрямь больна, конечно!