Леди Л. - Ромен Гари

– Я почти как наяву видела одобряющую улыбку Дики. Я так хорошо запомнила его совет: «Бросьте бомбу и вы тоже. Окунитесь в его среду, среду эмоционального экстремизма. Кстати, вы не находите, что он стоит чуть правее? Слева от анархистов стоят нигилисты, не будем этого забывать… Есть еще… мы».

Да и вряд ли это можно было назвать планом, скорее, просто женский каприз…

Арман лежал на кровати, глаза его были закрыты: он словно ждал возвращения своего тела. Она не осмеливалась разглядывать его чересчур откровенно: некоторую неловкость она все-таки испытывала. Но она знала, что ее одобряют и поддерживают, и это придавало ей решимости, так же как сжигавшая ее страсть и гнев, присутствие которого она ясно ощущала в каждом ударе своего сердца.

– Если бы женщины в мое время умели восставать так, как я, Перси, думаю, нам удалось бы избежать тех грандиознейших гекатомб, что принес с собой двадцатый век. Мне казалось, что я поведу женщин за собой на бунт против храмов абстрактного, где в срубленных головах больше всего любят ум, где самые благородные душевные порывы становятся лишь последними судорогами агонии…

Сэр Перси Родинер вдруг очень странным образом изменился в лице: он стал похож на пошляка. Он хитро прищурил один глаз, улыбнулся почти циничной улыбкой, намекавшей на большой опыт и в жизни, и даже в обращении с женщинами, и сказал тем излишне самоуверенным тоном, каким еще невинный юноша спрашивает: «Сколько?» у своей первой проститутки:

– Короче, вы сдали его в полицию.

– Не будьте же таким идиотом, Перси, – сказала Леди Л. – Подумайте, какой скандал… Он бы все рассказал, и от меня бы ничего не осталось. Помню, я пребывала в странном возбуждении, а также испытывала очень новое для себя ощущение – ощущение необходимости выполнить свою миссию… Во мне впервые как бы просыпалось чувство гражданского долга. Помните, это была эпоха первых выступлений суфражисток, и я уверена, когда станет известно, что я сделала, мое имя окажется в учебниках истории в одном ряду с первыми феминистками Англии…

Арман открыл глаза и медленно встал. Роза из алого тюля упала на кровать, и он ее поднял.

– Эти бесценные полчаса могут дорого мне стоить, – сказал он.

– Было бы безумием уходить именно сейчас, – сказала Леди Л. – Тебе нужно остаться здесь дня на два, на три. Никто не осмелится шарить в моем павильоне. Это немыслимо. Да и ключ только один. Нужно, чтобы улеглись страсти. В полиции считают, что ты уже далеко. Когда все успокоится, ты спокойно уедешь поездом в Уигмор. Это единственное решение.

Он раздумывал, поигрывая розой.

– Вполне логично, Анетта. У тебя поистине трезвый ум.

– А как же иначе. Ведь ты только и делал, что хвалил мою логику и чистый разум.

Он рассмеялся, нежно провел розой по своему подбородку:

– Браво.

– Теперь я тебя оставлю, милый. Не хотелось бы, чтобы мое отсутствие заметили. Мне нужно пойти посмотреть, что там творится. До завтра… Ни о чем не беспокойся. На этот раз все будет хорошо, я уверена.

– Я тоже. И потом, ты знаешь… – Он пожал плечами. – Моя жизнь, твоя жизнь, наша жизнь… В таких людях, как я, никогда не будет недостатка… Возможно, я и не увижу торжества моих идей, но так ли, уж важно тому, кто бросил семя, присутствовать на сборе урожая? Важно, чтобы собрали урожай. И его соберут.

Леди Л. вздрогнула. Он был прав. В таких, как он, никогда не будет недостатка. И урожай будет собран. Сколько миллионов голов? Грядущий XX век, несомненно, стал веком жатвы.

– Верно, – согласилась она. – Мы не в счет. Двоих потеряешь, приобретешь миллиард. В одном только Китае их, кажется, триста миллионов. Нет сомнений, урожаи будут неслыханно богатыми…

Голос ее дрожал. Она мгновенно отвернулась, чтобы он не увидел ее слез. «Да, действительно, слезы – это женщины легкого поведения, – подумала Леди Л., поднося к глазам носовой платок, – и шестьдесят лет иронии, ледяного юмора и Англии так и не научили этих грязных девок сдержанности». Она помнила, как та бедняжка Анетта еще немного боролась, быть может, даже колебалась… Но другого выхода у нее просто не было. Она не могла спасти мир, но помочь ему хоть немного она все же могла. Что же до остального… Пускай человечество найдет себе другого простачка…

Она направилась к двери, тихонько открыла ее и вышла. Парк начинал бледнеть. Был слышен только лай собак, прощавшихся с луной. Секунду она стояла, словно парализованная, закрыв глаза, приложив к груди руку, затем вскрикнула и вбежала назад в павильон.

– Арман, скорее…

– Что такое?

– Они идут… Скорее… Полиция… О, Боже мой, Боже мой…

Она увидела так хорошо знакомую ей ухмылку, которая всегда появлялась у него на лице в минуты опасности, словно жизнь была для него лишь соринкой в глазу, от которой он хотел поскорее избавиться, и с веселым видом, с немного презрительной непринужденностью, казавшейся из-за его придворного платья еще более небрежно-надменной, произнес:

– Черт возьми… Надо бы подстрелить хотя бы парочку…

– Нет!

Сделав вид, что озирается вокруг, она повернулась к мадрасскому сейфу, мгновение поколебалась.

– Сюда, скорее…

Она подбежала к сейфу, повернула ключ в замке и потянула на себя массивную, обитую медью дверь… Заглянула внутрь, облегченно вздохнула: места хватало только-только для одного человека, только-только…

– Спрячься здесь, скорее! Я их спроважу… Да поторапливайся же, ну!

Он подчинился, не спеша, вероятно, стремясь до конца выдержать стиль, продолжая держать в одной руке розу, в другой пистолет. Она схватила сумку с драгоценностями и бросила ему в ноги. Он восхищенно смотрел на нее.

– Чуть было не забыли, – сказал он. – Решительно, мы совершим еще немало великих дел вместе с тобой…

Она нежно ему улыбнулась – ах, эта нежная и чуть жестокая улыбка Леди Л.! Наконец-то она поймала свою улыбку, и теперь ей оставалось только сделать ее знаменитой. Она легонько махнула ему рукой, тихо закрыла дверцу и трижды повернула ключ.

Поэт-Лауреат, приподнявшись в кресле и выпучив глаза, смотрел на странный предмет мебели, словно вышедший из какой-то восточной сказки, и на эту знатную английскую даму, которая зябко кутала плечи в шаль и улыбалась, стоя перед сейфом с ключом в руке.

– А потом? Что вы сделали потом?

– Ну, я вернулась на бал. Если вы не забыли, я обещала танец графу Норфолку… Прибыла полиция. Разумеется, они ничего не нашли. Я танцевала, много пила шампанского… много… О! Оставьте этот возмущенный вид, Перси. Да, я много пила. Кажется, даже захмелела… И было отчего, согласитесь…

– Вы вернулись в павильон?

– Иногда бывает очень сложно быть одновременно женщиной и дамой.

– Когда вы вернулись в павильон, Диана?

– Перестаньте кричать, Перси, я этого не переношу… Говорю вам, я много выпила. Со мной случился приступ буйного веселья.