Последний самурай - Андрей Воронин

— Ну хорошо, — сказал он, когда врач ушел. — Что дальше?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Федотов, озабоченно поглядывая на часы.

— Вы отлично знаете, что я имею в виду, — поморщившись, ответил Иларион. — Я говорю об этом вашем японце. Не может быть, чтобы у него не было ни имени, ни адреса. И я ни за что не поверю, будто вы затеяли этот разговор только для того, чтобы скоротать время.

— Экий ты, братец, недипломатичный… Мог бы, по крайней мере, притвориться, что ничего не заметил. Впрочем, ладно. Что я, в самом деле… У нас есть и имя, и адрес, и даже официальная версия его биографии — все, что можно было разузнать по обычным каналам. Господин Набуки — фигура видная, его имя часто мелькает в прессе. Валера Кузнецов переслал нам эту информацию еще две недели назад, хотя толку от нее немного. Только имей в виду: все, что я тебе сказал, нуждается в тщательной проверке. То есть после всех этих, с позволения сказать, несчастных случаев лично я уже ни в чем не сомневаюсь, но с точки зрения закона это — пустые домыслы.

— С точки зрения закона… — Иларион криво усмехнулся. — Какой конкретно закон вы имеете в виду? Если вы говорите об уголовном кодексе, то меня, да и вас тоже, давно пора посадить лет этак на триста. А если речь идет о международном праве, то кое-кто был бы не прочь объявить нас военными преступниками.

— Опять ты за свое, — морщась, как от зубной боли, проворчал Федотов. — И ведь, казалось бы, мальчик уже не маленький. Когда же ты избавишься от этой глупой привычки сгущать краски?

— Когда забуду арифметику, — жестко сказал Иларион. — Арифметика наука точная, она не терпит полутонов. Убил? Убил. Сколько убил? Много. А точнее? Примерно столько-то, точнее сказать не берусь. Э, братец, — говорит арифметика, — да ты же военный преступник! В арифметике, спасибо древним грекам, все просто и ясно. Один-два трупа — убийца. Три-четыре — серийный убийца. Десяток-полтора — маньяк. А больше, как известно, удавалось замочить только военным преступникам. При чем же тут сгущение красок? Арифметика, товарищ генерал!

— Пропади ты пропадом! — в сердцах воскликнул Федотов. — Удивительный ты человек, Иларион. Казалось, и так никакого настроения нет, а ты даже то, что было, ухитряешься испортить!

— Виноват, товарищ генерал, — кротко сказал Забродов, — это не я. Это арифметика, она же статистика. И потом, мне-то что? Одним больше, одним меньше — на общий итог это уже не повлияет. К тому же Мещеряков — мой друг. У нас, у военных преступников, так: око за око, зуб за зуб.

— Ты очень много болтаешь, — недовольно сказал генерал Федотов.

— Грешен, — снова становясь кротким как ягненок согласился Иларион. Ничего не могу поделать с избыточным словарным запасом. Так дадите адресок?

— При одном условии, — сказал генерал и сделал неторопливый жест в сторону соседней скамейки, где пациенты в синих пижамах делали вид, что озабочены сбором средств на приобретение третьей бутылки. — Мне очень неприятно это говорить, но…

— Но вы со мной не знакомы, — закончил за него Иларион. — Что ж, это мне льстит. Таким образом, я из разряда военных преступников автоматически перехожу в разряд маньяков. А вы знаете, это даже удобно. Военных преступников вешают, а маньяков лечат. Общество чувствует свою неизбывную вину перед маньяком, которого оно могло бы воспитать и наставить на путь истинный, и не жалеет лекарств на то, чтобы исправить свои ошибки…

— Тр-р-репло, — с чувством прорычал генерал и сердито уставился на человека в синей пижаме и с забинтованной головой, остановившегося перед ним по стойке «смирно». — Давайте, давайте, — нетерпеливо сказал он этому «пациенту», — хватит изображать из себя огородное путало…

«Пациент» ухмыльнулся, запустил руку за отворот пижамы и извлек оттуда объемистый конверт из плотной вощеной бумаги. Смотрел он при этом на Илариона, и Забродов, приглядевшись, кивнул ему: несколько лет назад они сталкивались на полигоне учебного центра и даже провели несколько рукопашных схваток в качестве спарринг-партнеров.

Заметив этот обмен приветствиями, генерал свирепо нахмурился, но промолчал и резко взял протянутый ему конверт. Кивком отпустив «пациента», он положил конверт на скамейку и пальцем подтолкнул его к Илариону.

— Здесь все, что может тебе понадобиться, — сказал он, — вплоть до авиабилетов и денег на карманные расходы. Только, умоляю, не шикуй. Твоя миссия неофициальна, поэтому с деньгами туговато.

— Но червяков-то есть не придется? — вспомнив Анастасию Самоцветову, с усмешкой спросил Иларион.

— В зависимости от аппетита, — успокоил его генерал и поднялся со скамейки, давая понять, что разговор окончен.

Иларион небрежно сложил туго набитый конверт пополам и сунул его в карман. Ему снова захотелось спросить, каким образом Матвей Брузгин так быстро нашел его в огромном городе и почему все необходимые бумаги оказались заготовленными заранее, но генерал уже уходил от него по аллее, широко и уверенно шагая в сторону хирургического корпуса. Все трое «больных» прогулочным шагом двигались в ту же сторону, держась от него на почтительном расстоянии. Иларион хмыкнул, покачал головой и, легко поднявшись со скамейки, зашагал в противоположном направлении — туда, где за разросшимися кустами шиповника пряталась неприметная калитка, которую почему-то никто не охранял.

По японским меркам этот парень был высок, строен и широкоплеч. Он был бы, пожалуй, по-настоящему красив, если бы не затаившаяся в чересчур тяжелых, малоподвижных чертах лица туповатая вялость. Одного взгляда на это широкое, слишком плоское, невыразительное лицо было достаточно, чтобы господин Набуки понял: не то. Опять не то — как всегда, впрочем.

Собственно, ни на что особенное господин Набуки и не рассчитывал. Он давно убедился в том, что его идеи и образ жизни чужды молодому поколению японцев. Те, кто был умен, не хотели знать ничего, кроме карьеры, компьютеров и своих банковских счетов; те же, кого еще можно было увлечь сказками о былом величии, на поверку всегда оказывались чересчур глупы и наивны, чтобы из них можно было извлечь хоть какую-то пользу. Вот и этот тоже…

На парне были светло-голубые джинсы в обтяжку, короткая красная куртка и пестрые сине-белые кроссовки с загнутыми носами. Каплевидные солнцезащитные очки он сдвинул на лоб, отчего его жесткие, как проволока, черные волосы смешно встопорщились. Он производил впечатление безобидного увальня, но господин Набуки ни на секунду не забывал о том, что этот человек всего несколько дней назад был приговорен к пожизненному заключению за убийство иностранного подданного, солдата, обученного защищать свою жизнь как с оружием в руках, так и без него. Бусидо, подумал господин Набуки, вглядываясь в спрятанные под припухшими веками темные вишни глаз. Грозный боевой дух самураев теперь живет только в таких вот деревенских простаках, не умеющих определить, с какой стороны на бутерброде масло. Дух бусидо покидает земную сферу, навсегда уходит в иные края, куда нет дороги простым смертным.