Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда - Мариам Петросян

Наконец мы останавливаемся. Ральф разворачивает меня и барабанит в дверь. Так громко, что я вздрагиваю.

– Открыто! – кричит изнутри знакомый сварливый голос.

Я делаю глубокий вдох, но не успеваю выдохнуть, а Ральф уже таранит мною дверь. Вернее, он, конечно, открывает ее рукой, но мне кажется, что именно мной.

Первые три дня в Могильнике пролетели незаметно. Моими соседями по очереди были Дракон и Мартышка, потом Мартышка и Генофонд. В конце Викинг из второй, с вывихнутым пальцем. А потом я остался один и понял, что соседи – это хорошо. Даже когда они шумят, режутся в карты с утра до ночи, сплевывают везде шелуху от семечек и засоряют единственный унитаз.

В одиночестве меня стали одолевать невеселые мысли. Когда после обычного медосмотра тебе вдруг сообщают, что ты должен остаться в Могильнике – «без разговоров», и даже не дают самому съездить за вещами, это само по себе пугает, но когда и через неделю никто ничего не соизволяет объяснить, начинаешь думать, что, наверное, дела твои так плохи, что живым тебе отсюда уже не выбраться. Так что я приготовился к худшему.

Потом меня навестил Р Первый. Я не удивился, в конце концов он считался моим воспитателем, мог бы зайти и раньше.

Он сел на единственный, «докторский», стул и закинул ногу за ногу. В руках у него был какой-то плоский пакет.

– Ну как поживаешь? – спросил он.

– Нормально, – ответил я. – Не жалуюсь.

– Хорошо, – сказал он. – Тебя кто-нибудь навещает здесь?

– Черный, – сказал я. – И два раза Лорд.

Первый слегка оживился.

– Лорд? Это интересно…

– Ничего интересного, – сказал я.

Лорд вручал мне мармелад, говорил «ну как ты?» и пристраивался играть с моими соседями в «Блэк Джек». Мне всегда казалось, что если уж ты приехал кого-то навестить, то надо с этим кем-то хоть немного пообщаться, но Лорд, видимо, так не считал. Он, по-моему, тут же забывал обо мне. Сразу по вручении мармелада.

Вот Черный вел себя по-человечески. Пересказывал последние новости, советовал не падать духом и даже пытался выяснить что-нибудь обо мне у Пауков. Он так ничего и не выяснил, но я был благодарен и за попытки. А один раз он принес мне собственноручно сделанный салат из помидоров, и я чуть не умер от умиления.

Все это я, конечно, не собирался пересказывать Ральфу, сказал только, что в визитах Лорда не было ничего интересного. И это было действительно так.

– Тебе, конечно, хочется знать, почему ты тут застрял? – спросил меня Р Первый.

– Еще бы мне этого не хотелось. Все твердят про какие-то анализы, но кроме тех анализов, после которых меня здесь оставили, других я не сдавал. Почему они не перепроверили те, старые, вот чего я не понимаю.

Я вдруг ужасно разволновался. Сообразил, что Р Первый все-таки мой воспитатель, может, ему сказали то, чего не хотят говорить мне.

– С тобой все в порядке, – сказал он. – Ты абсолютно здоров.

Я уставился на него во все глаза.

– Это мое распоряжение, – сказал он. – Это я просил подержать тебя здесь некоторое время.

Я и тут ни о чем не стал спрашивать. Наверное, от удивления. Уж очень спокойно он держался, признаваясь в таких вещах. В том, что я, по его милости, чего только не передумал, можно сказать, приготовился к смерти.

– Мне звонил твой отец, – сказал Р Первый. – И сказал, что ты просил не забирать тебя. Оставить в Доме до общего выпуска. Когда ты говорил с ним?

– Ночью, после собрания. По телефону. Из учительской. Мне показали, как туда попасть.

Он кивнул, как будто ему это было прекрасно известно и без моих объяснений.

– Тебя интересует выпуск? – спросил он. – Ты хотел бы увидеть его?

Я не ответил. Зачем отвечать на дурацкие вопросы. Если бы я хотел уехать, не стал бы звонить домой, чтоб за мной не приезжали.

Ральф в первый раз повернулся ко мне левым профилем, и я увидел у него под глазом здоровенный фингал. Меня это обрадовало, что кто-то ему как следует врезал. От души. У него даже кожа на скуле треснула.

– Меня тоже интересует выпуск, – сказал он. – Хотелось бы иметь больше информации о том, что творится в Доме. Именно сейчас.

Я, наконец, сообразил, чего он добивается, но виду не подал. Сделал удивленное лицо, якобы ничего не понимаю.

Он смотрел пристально, и глаза у него были такие, как будто это не он сейчас сказал то, что сказал. Честные. В жизни не подумаешь, что человек с такими глазами станет делать из тебя стукача.

– Не прикидывайся, – сказал он. – Ты все понял.

– Это вас предыдущий кандидат в стукачи так ободрал?

Он потрогал свой синяк пальцем и сказал, что не хочет со мной ссориться. Так и сказал.

– Я тоже не хочу ни с кем ссориться. Так что вы лучше сразу скажите, что мне будет, если я не соглашусь. Чтобы я знал.

Я был уверен, он скажет, что меня продержат в Могильнике до выпуска. Это хуже, чем отправка домой, потому что намного скучнее. А никаких других угроз у него в запасе быть не могло.

Он встал. Вытащил из своего пакета толстую тетрадь, положил ее мне на постель и отошел к окну. Выглянул в него и вернулся.

– Ничего не будет, – сказал он. – В любом случае, тебя завтра выпишут.

Я не понял, в чем здесь подвох. Звучало это совершенно не угрожающе.

– Тогда какой мне смысл стучать? – спросил я. – Из любви к искусству?

Он промолчал. Опять сел на стул. Взял тетрадь и пролистал ее. Тетрадь была совершенно чистая. Он сказал:

– Рассказчик из меня плохой. Но я все же попробую рассказать тебе кое-что о прошлом выпуске. И о позапрошлом. Если после этого ты откажешься мне помогать, я не стану настаивать. Ты просто вернешься в четвертую и постараешься забыть о нашем разговоре.

Он не спросил, согласен ли я его слушать. Просто начал рассказывать. Не вдаваясь в подробности, как будто нарочно неинтересно и сухо, но от этого то, о чем он говорил, звучало только жутче – как заметка в газете без лишних соплей.

– Это правда? – спросил я, когда он замолчал.

Спрашивая, уже знал, что да – правда. Я видел, как Слепой убил Помпея. Я видел Рыжего той ночью, когда его пытались зарезать. И как все спокойно это восприняли и в одном, и в другом случае. Я знал, что никто в Доме не называет Слепого убийцей даже про себя, потому что никто его убийцей не считает. Кроме меня. Никто не перестал общаться с ним, никого не напрягало его присутствие. Я выставил себя полным идиотом, не надев его рубашку в ночь убийства. Для них было нормально многое, что для меня – за гранью, и – да, я верил, что те, кто был здесь до них, немного на них похожие, могли поубивать друг друга в финале своей Большой игры. Я так и не отказался от этого слова, просто признал, что в Игре все всерьез, а не понарошку, а финал всерьез – это и есть что-то наподобие того, о чем рассказал мне Ральф.