...Имеются человеческие жертвы - Фридрих Незнанский

— Ну хорошо. Поверим, — сказал другой журна­лист. — А кто отдал приказ избивать безоружных демонстрантов, применять слезоточивый газ... Тоже не вы?

— Вы как будто не были там! — возмутился Мащенко. — Да, на площадь Свободы были выведены внутренние войска, чтобы предотвратить штурм и захват административных зданий пьяной толпой! Разрешения на шествие и манифестацию не было! Безоружные, говорите? А заточки, а прутья сталь­ные, а ножи?! Мы действовали в рамках закона!

— Наша беседа явно перестает быть конструк­тивной. Мы не слышим друг друга, — постановил ведущий. — Понятно, что теперь, когда случилось непоправимое, никому не хочется нести ответствен­ность за случившееся на площади Свободы, которая стала у нас чем-то вроде российской Тяньаньмэнь... Все у нас, как всегда, — что в Тбилиси, что в Виль­нюсе, что в Баку — трупы есть, а отвечать некому. Ну а дальше, дальше уже и не упомнишь всех «го­рячих точек». Неужели кто-то заинтересован пре­вратить в такую «горячую точку» уже не Грозный или Дубоссары, а один из крупнейших городов Рос­сии?

Прокурор области Герман Золотов поднял руку, и камера взяла почти в полный кадр его взволнован­ное лицо. ,

— Вы говорите об ответственности? Так вот, со всей ответственностью заявляю, что мы этого не допустим. Со своей стороны, я не считаю этот раз­говор оконченным. Но пока он беспредметен. Точки над «и» будут расставлены только после тща­тельного расследования.

— Весь вопрос только в объективности такого расследования, — заметил один из журналистов.

— Ну что же, — в кадре на экране осталось толь­ко приблизившееся лицо ведущего. — Пусть этот острый разговор и не внес успокоения в ваши и наши души, уважаемые телезрители. Но и он, хочет­ся думать, был полезным и остудил чьи-то разгоря­ченные головы. На одном аспекте все же хотелось бы задержаться. Действительно, всем хочется уви­деть и услышать Владимира Русакова. Возможно, его слово и разъяснения окажутся решающими. Владимир Михайлович! Если вы сейчас видите и слышите нас, отзовитесь, придите в студию! Мы готовы в любой момент предоставить вам эфирное время.

Ведущий исчез с экрана, и вместо него на иссиня-черном фоне высветилось изображение двух сломанных гвоздик. Заиграла печальная музыка...

Но вот она стихла, и Наташа невольно отпряну­ла от телевизора: на экране появился Геннадий Клемешев и под его подчеркнуто скорбным жестким лицом пробежали титры: имя, фамилия, мэр города Степногорска.

— Уважаемые горожане, — сказал он, твердо глядя в глаз камеры, и Наташе почудилось, что он здесь, в комнате, и смотрит прямо на нее, и они снова, как когда-то, наедине... — мужчины, женщи­ны, дети, старики... В этот трудный час, который не изгладится из памяти степногорцев, я обращаюсь к вам как избранный вами мэр, как должностное лицо, обязанное держать ответ перед каждым, в чей дом сегодня вошло горе, в чьих сердцах бушуют гнев и возмущение. Мы потеряли сегодня несколь­ко молодых жизней. Множество раненых и легко пострадавших. Всего этого не должно было быть, но это произошло. Экстремистские силы, о которых мы столько говорили и слышали, кажется, решили,

что пришел их час и что от слов они переходят к делам. И вот они, результаты их дел!

Случилось так, что эти трагические события произошли в момент отсутствия первого лица на­шего региона, уважаемого губернатора Николая Ивановича Платова. Но я был в городе, я организо­вал штаб по предотвращению еще более широко­масштабных насильственных действий, но, возмож­но, я принял эти меры слишком поздно, недооце­нил всей серьезности этой вылазки врагов демокра­тии, а значит, с меня спрос и мне держать перед вами ответ.

Теперь что касается роли и участия в этой драме нашего известного общественного деятеля, социо­лога и публициста Владимира Михайловича Русако­ва. Со своей стороны я хотел бы категорически отвергнуть любые выпады по его адресу, а уж тем более огульные обвинения в каких-то намеренных провокационных или подстрекательских действиях. Я утверждаю: это полная чушь! Тем более что, как вы все знаете, я могу утверждать это совершенно объективно и беспристрастно. Мы всегда были и, видимо, в дальнейшем останемся оппонентами в политике, а возможно, и противниками. У нас раз­ные подходы к проблемам, разные взгляды. Но хочу подчеркнуть: лично узнав господина Русакова в тот период, когда мы оба с ним были членами нашего областного Законодательного собрания, я мог не­однократно убедиться в его человеческой порядоч­ности и в благородстве его мыслей и устремлений. Так что всякие попытки бросить на него тень счи­таю абсолютно недопустимыми, и хотел бы донести это до сведения всех, кто меня сейчас видит и слы­шит.

Вы уже знаете, что Генеральной прокуратурой по указанию Президента страны в наш город на­правлены и уже в самое ближайшее время присту­пят к работе опытнейшие следователи России. Хо­чется думать, что, работая плечом к плечу и рука об руку с коллегами из местных правоохранительных органов, они сумеют докопаться до истины и откро­ют нам правду, кто стоял за этими событиями, кто какие преследовал интересы, кто хотел нагреть руки и сорвать куш на бедах и проблемах нашей молоде­жи и всех обездоленных... Но к чему бы они ни пришли, я все равно чувствую свою ответственность перед теми, кто избрал меня на пост мэра, и даю вам твердое слово, что, если будет хоть один намек на мою личную вину в этой трагедии, немедленно подам в отставку и сложу с себя свои высокие пол­номочия. И пусть судит меня тогда ваш нелицепри­ятный народный суд! А пока объявляю в городе трехдневный траур. И... в любом случае простите меня, вашего мэра. Если можете!..

Даже Наташу — и она сама себе не поверила — проняли на миг эти слова: столь горячо и искренне они прозвучали. Она сделала потише телевизор и встревоженно прошлась по комнате. Вновь верну­лось ощущение полного одиночества, как тогда, после смерти отца. Наверное, мало что есть страш­нее, чем вот эта темнота окна и удушающее волне­ние от неизвестности, от отсутствия рядом дорогого человека, словно канувшего и поглощенного этой тьмой ночного города. Но что-то еще волновало ее. И не надо было долго гадать, .что именно. И это острое, томительное беспокойство, конечно, было связано с выступлением Клемешева. Что-то там было не так, не так! Нельзя было поддаваться, пусть даже на долю мгновения, этому пафосу и обаянию. Ведь она же знала наверное, одна из немногих, но знала наверняка, кто он таков, что у него за душой и какова цена этой возвышенной риторики!

Ну да, конечно, волнение резко усилилось, едва только он заговорил о Русакове. Почему он загово­рил о нем? Причем не как-нибудь, а вот именно в таком духе? Ведь они не просто оппоненты, они неприятели по существу, принципиальные против­ники! И это в общем-то тоже ни для кого не секрет, даже несмотря на то, что несчастное замордованное слово «демократия» во всех формах и падежах какой год уже не сходит с языка Клемешева. Они — анти­поды, и она осведомлена об этом так точно, как никто. Антиподы во всем! Так почему, что побудило Клемешева именно так заговорить вдруг о своем явном недруге?..

Ее мысль бежала все дальше, и чем дальше она уходила, тем все страшнее ей становилось от какой- то неоспоримой внутренней логики, которая приот­крывалась ей и от которой в буквальном смысле волосы шевелились на голове и холодный пот по­крывал виски.