Двенадцать шагов фанданго - Крис Хаслэм

— Что он говорит? — вмешался Жан-Марк, жестом подзывая Бенуа подойти ближе. Пока они препирались по-французски, я смотрел в упор на Луизу. Нам принесли напитки, и, подняв свой коньяк, я предложил тост.

— За Луизу! Изменницу, убийцу, ту, которая скоро станет экс-любовницей.

— Браво! — закричала толпа.

Луиза грызла ноготь, ее кокаиновый взгляд переключался с Жан-Марка на Бенуа, от него к арапчонку и обратно.

— Пошел к черту, Мартин! — прорычала она.

— Ловко! — кричали вокруг.

Я выпил свою порцию и схватил ее стопку.

— Нет, Луиза, пошла сама к черту. Я немедленно рву с тобой. Все кончено. Ты выброшена. Больше нас ничего не связывает. Иди куда хочешь. Поняла?

— Да здравствует цыганская песня! — раздались возгласы. — Да здравствует!

Я взглянул через плечо, возгласы одобрения предназначались не мне.

— Не делай из себя посмешище, — шикнула Луиза.

Я шумно втянул в себя ее бренди.

— Без меня ты не продержишься. Даже если этот кретин выделит тебе долю, не продержишься. Никто с тобой не уживется. Ты чертовски невменяема. — Я потер нос. — Более того… кокаин выжег твои мозги.

Она подняла руку, едва сдерживая ярость, на ее браслетах отражались стоявшие на столе свечи.

— Не беспокойся об этом, — произнесла она сквозь стиснутые зубы.

— Браво! — кричали вокруг.

Толпа начинала раздражать меня.

— Разве благодаря тебе мне осталось беспокоиться о чем-либо? Не могу поверить, что ты пыталась покончить со мной с его помощью! Ты чертов богомол или что-то в этом роде. — Она выпустила из вида Жан-Марка ровно настолько, чтобы бросить на меня искоса взгляд.

— Богомол?

— Да, богомол, — подтвердил я кивком. — Они убивают своих партнеров.

Она хмыкнула и перевела взгляд на французов.

— Но ты не мой партнер, а ту, которая поедает партнеров, называют «черной вдовой».

— Оле! Оле! Оле! — ликовала толпа. — Да здравствует иллюзия!

Луиза вдруг поднялась и обратилась к Жан-Марку:

— Хочу выпить. Ты пойдешь!

Жан-Марк отвернулся от Бенуа и позволил себе посмотреть ей в лицо пристальным взглядом.

— Почему бы нет, — ухмыльнулся он, подмигнув мне.

Гитаристы выбили последние аккорды из своих отсвечивающих инструментов и выбросили руки вверх в победном ликовании: каждая отыгранная песня означала еще один успех, но толпа оставляла их без внимания и заставляла сидеть, как ветеранов Вьетнама в пустом аэропорте. Потому что ее восторг был адресован девушке. Когда представление закончилось, она, казалось, стала уменьшаться в росте, в ее глазах гасли огоньки, а уверенность пропадала по мере того, как она реагировала на поздравления. Я улыбнулся ей, но она не обратила внимания.

— Я бы ее поимел, — заметил Бенуа.

Арапчонок усмехнулся, вскинул голову и повернулся посмотреть, кого хотел поиметь Бенуа. Любопытство сменилось гримасой разочарования, когда он заметил ее в середине бара. Араб снова принялся за пиво.

— Это же костлявая хрюшка, — сказал он. — Ты можешь вполне ее поиметь.

Я выпил бренди Луизы и заказал еще. Бенуа взглянул на часы.

— Сколько времени мы уже здесь?

— Пять минут. Что-то около этого, — ответил я беззаботно.

Толпа ждала от девушки нового танца — все, кроме араба, ждали от нее этого, но, прежде чем удалось уговорить ее дать новое представление, один старик в полукостюме и плоской кепке встал и вытянул потрескавшиеся ладони по направлению к гитаристам. Старший из музыкантов поднялся, улыбнулся старику и поклонился ему, как равному.

Старик был подвыпившим, но он вспомнил эту песню как раз тогда, когда его дух стал слишком слаб, чтобы противиться зову сердца. Три поколения зрителей вокруг него все еще пытались уговорить девушку станцевать для них, когда услышали первый перебор струн в качестве аккомпанемента старику, первый звук его голоса заставил их смолкнуть и повернуть головы. Наступило время, когда раннее утро должно было взять печальную ноту, и, когда старик затянул песню голосом муэдзина, они замерли и слушали жуткую правду.

Если ты не можешь меня спасти, не плачь обо мне,

Слезы твои меня не утешат.

Если ты не можешь защитить меня, не горюй обо мне,

Слова твои меня не спасут.

Мне суждено умереть, как и тебе.

Наша искусная ложь

Обманула нас.

Наша искусная ложь

Погубила нас.

В помещении царила одухотворенность. Этот призрачный неуловимый дух, воспетый Камароном и Лоркой, проник через дверь и воодушевил поющего старика. Пока он пел, я не смел оторвать взгляд от пола, опасаясь поднять глаза и встретиться взглядом с его водянистыми, налитыми кровью глазами. Он знал, как и я, что это низенькое строение, сложенное из скальной породы, этой ночью посетил кто-то еще. Возможно, он подсчитал число клиентов, а затем число их теней, прежде чем нашел численное несоответствие, или, может, почувствовал, подобно мне, холодок в самом мозге своих хрупких костей. Как бы то ни было, он сумел сделать это, обнаружить присутствие одухотворенности. Он также знал, что именно я привел этот дух в помещение.

Волосатые руки Жан-Марка тяжело опустились рядом со мной на стол.

— Луиза несчастна, — произнес он.

— Пусть привыкает, — пробормотал я. — Эта жалкая тварь. Этот большой унылый альбатрос. Ты еще ее узнаешь.

— Я не хочу, чтобы она страдала, — вздохнул Жан-Марк, — потому что она желает показать, где ты спрятал мою вещь.

Я вытащил из пачки сигарету.

— Почему бы тебе не позволить мне показать место тайника?

Он положил руку на мое плечо.

— Я спрашивал у тебя, ты мне солгал. Не терплю лжи. Даже не предоставляю лжецам другого шанса, потому что считаю, что, если ты меня обманываешь, принимаешь меня за дурака. Разве я не прав?

Я кивнул. Он был прав: я действительно полагал, что он глуп.

Он кивнул в ответ.

— Теперь Луиза жалуется, что ты украл у нее выпивку и грубо высказывался. Ты испортил ей настроение. Я хотел бы, чтобы ты вернулся в фургон и ждал нас там. Как насчет этого?

Я пожал плечами и стал подниматься. Жан-Марк снова усадил меня на стул и придвинулся лицом ближе к моему уху.

— Еще одна вещь: если сегодня вечером все пройдет хорошо, не будет никаких неприятностей. Насколько я понимаю, твоя экс-любовница желает только одного — чтобы ты не мешал ей наладить жизнь с новым любовником. Да, она требовала тебя застрелить или что-то в этом роде, но таковы все женщины. — Он крепче сжал мое плечо и приблизился настолько, что мог слизать пот с моей щеки. Звуки его голоса смешались с запахами бренди, табака, мяты и кокаина. Его слова вызвали во мне дрожь. — Но если ты надуешь меня, я разряжу в тебя эту великолепную пушку. Понял?