Приди в мои сны - Татьяна Корсакова

– Нет! – Федор замотал головой. Кайсы не понимал, говорил не то, потому что не знал, что Федор видел Айви в Нижнем мире. Пусть не человеком, а ласточкой, но видел! И перышко она ему подарила.

Перышко… стало вдруг очень важно найти его, вернуть себе, сжать в руке, почувствовать его шелковую прохладу.

– Где оно? – Федор уже не говорил, он кричал, и от крика его вздрагивал огонек стоящей на столе свечи.

– Что, Феденька? – спросила Евдокия.

– Перышко. В моих вещах… было. Кайсы, где мои вещи?

– Все здесь. – Евдокия суетливо достала из-под лежака его котомку, и Федор, не обращая внимания на боль в пальцах, принялся искать в ней то единственное, что имело для него значение. Нашел, сжал в ладони, прижал к щеке, успокаиваясь от этого ласкового прикосновения. Они просто не знают, не понимают, что его ласточка жива!

– Ты ее видел? – спросила Евдокия шепотом, и взгляд ее сделался еще более страдальческим, чем был до того. – Видел в Нижнем мире?

Он кивнул, не в силах сказать больше ни слова.

– Человеком? – А теперь в голосе Евдокии слышалась надежда, и в Федоровы руки она вцепилась, не опасаясь причинить ему боль. – Феденька, ты видел ее человеком? Разговаривал с ней?

– Нет. – Холод, сковавший тело, прошел, переплавился в уверенность, что случилось что-то непоправимое, что-то такое, с чем ему никогда не справиться. – Я не видел ее человеком и не разговаривал. Но я ее чувствовал! – Он снова сорвался на крик. – Она касалась меня крылом. Она подарила мне вот это! – Он разжал пальцы, чтобы все увидели лежащее на окровавленных бинтах ласточкино перо. – Смотрите! Видите? А вы говорите мне, что ее нет…

– В этом мире нет. – Кайсы сунул нож за голенище сапога. Лицо его сделалось привычно невозмутимым. – И в Нижнем, стало быть, тоже нет.

– Как такое может быть? Где она тогда? – Разговор этот был дикий, неправильный, и Федору начало казаться, что он сошел с ума. Пусть бы так, пусть он лишился остатков разума, только бы Айви оказалась жива.

– Она потерялась, – сказал Кайсы. – Потерялась между мирами…

– Хватит! – Федор сжал виски руками. – Вы все говорите какой-то бред! Позовите Акима Петровича, только ему одному я поверю.

– Федя… – Молчавший все это время Август сглотнул, кадык его дернулся на исхудавшей, покрытой сизой щетиной шее. – Федя, и Акима Петровича больше с нами нет. Ты только не кричи, не мечись. Ты послушай нас, Федя. Исповедь мою послушай. Это ведь из-за меня все…

Он снова замолчал, сник, уронив уже полностью покрытое испариной лицо в ладони.

– Август, не надо, – попросила Евдокия, но как-то несмело, неуверенно. – Не сейчас.

– Сейчас. – Он отнял руки от лица, перевел воспаленный взгляд с Евдокии на Федора. – Сколько лет я с этим живу, Дуня? Сколько ждал, чтобы покаяться? Я расскажу! Хуже, чем есть, ему уже не станет, что может быть страшнее, Дуня?..

Они разговаривали, эти двое, а Федор снова ничего не понимал. Происходящее казалось ему ирреальным, словно Нижний мир выплеснул свои темные воды и отравил, заразил безумием всех присутствующих.

– Федя, ты слышишь меня? – Август стал перед его лежаком на колени. Теперь его лицо было совсем близко. Федор мог видеть каждую морщинку, каждое пятнышко на нездоровой, ноздреватой коже архитектора. – Федя, послушай.

– Я слушаю, – сказал он и отвернулся, чтобы не видеть ничего вокруг, не поддаваться всеобщему сумасшествию.

– Это я во всем виноват, – снова повторил Август и, коснувшись Федорова плеча, тут же испуганно отдернул руку.

– В том, что Айви больше нет? – Все-таки он посмотрел. Открыл глаза, вперил немигающий взгляд в побледневшего Берга. – В этом вы виноваты?

– И в этом, наверное, тоже. – Август беспомощно посмотрел на Евдокию, и та кивнула головой, то ли подбадривая, то ли осуждая. – В том, что тебя арестовали, моя вина. Это мой язык проклятущий…

– Погодите! – Федор прижал ласточкино перо к щеке. – Вы одно мне скажите, ее тело… могилка есть?

– Нет, – вместо Августа заговорила Евдокия. – Нету могилки, Федя.

– Значит, она жива! – Уверенность, поселившаяся вдруг в Федоровой душе, придала ему сил. Ну и что, что уверенность эта была сродни безумию!

Август с Евдокией переглянулись, и женщина украдкой смахнула слезу.

– Ты должен нас выслушать, – сказала она наконец. – Узнать все перед тем, как что-то решать.

– Перед тем, как возненавидишь, – пробормотал Август.

Федор их уже ненавидел. За то, что они терзали его недомолвками, за то, что обманывали и пытались убедить, что Айви мертва. Ненавидел и любил одновременно.

– На тебя донес Злотников, – сказал Август и выдохнул.

Злотников… У Федора было время подумать, порассуждать над тем, кто же порушил их с Айви будущее, кому чужое счастье было не в радость. По всему выходило, что Сергею Злотникову, но как? Откуда тому было знать, кем являлся Федор на самом деле?

– А Злотникову рассказала Анфиса. Ты помнишь Анфису, Федя?

Пышное тело, румянец на всю щеку, ямочки… Анфиса любила Августа, а Август любил Евдокию… Вот такой у них получался треугольник. Можно ли ради любви пойти на подлость? Можно. Отомстить сразу и бывшему любовнику, и сопернице. Ведь у Евдокии непременно должны были возникнуть проблемы за укрывательство беглого каторжника. Очень большие проблемы. Но как? Откуда Анфисе было знать то, о чем не знал даже Август?

Наверное, Федор спросил это вслух, потому что Август сказал:

– Я знал. С той самой нашей зимней поездки на Стражевой Камень. Помнишь, когда метель, когда закружило нас с тобой? Я тогда хворый на печи лежал, а вы с Акимом Петровичем разговаривали. Вы думали, я в беспамятстве, а я многое слышал. Не все понял, но запомнил. Память у меня всегда хорошей была.

– И вы рассказали Анфисе? Зачем?

– Не нарочно, Федя. – Август прижал обе ладони к груди. – Спьяну. Я же пил тогда. Да ты и сам знаешь, как я пил.

«Пьяный старатель – болтливый старатель», – пришло вдруг на память, а стоящий у печи Кайсы внимательно посмотрел на него исподлобья.

– Так и есть. – Август кивнул. – Даже не помню, когда мог рассказать, но рассказал. Анфиса мне потом сама призналась, аккурат в день нашего с Дуней венчания. – Он виновато посмотрел на окаменевшую Евдокию. – Сказала, это вам, Август Адамович, мой свадебный подарок, чтобы жили вы с этим и сами себя ненавидели… Я и ненавижу, – заговорил он после долгого молчания. – Не было дня, Федя, чтобы я себя, язык свой без костей не ненавидел.

– Он не пьет с тех пор, – заметила Евдокия, словно таким вот нехитрым способом пыталась оправдать предательство. Да и предательство ли? Август такой, какой есть. И всегда таким был – пьяницей и балаболом. А то, что не сберег чужую тайну, так с него молчания никто и не требовал. Но если бы он тогда промолчал, вышло бы сейчас все по-другому? Федору очень хотелось верить, что да, но где-то глубоко в душе он знал: их с Айви счастье не могло длиться долго. Слишком уж ярким оно было, слишком уж кололо людям глаза. Злотников нашел бы способ…