Нигде в Африке - Стефани Цвейг

Целую тебя везде-везде, в носик, ушки, глазки. Передай несколько поцелуйчиков маме, бабушке и тете Кэте.

Твой папа.

Ронгай, 1 мая 1938 года

Дорогой отец, моя дорогая Лизель!

Вчера получил ваше письмо с семенами роз, рецептом кислой капусты и последними новостями из Зорау. Если б я мог передать словами, что это значит для меня. Я будто снова маленький мальчик, которому ты, дорогой отец, писал с фронта. В каждом твоем письме ты говорил о мужестве и верности Отечеству. Только вот ни ты, ни я не знали тогда, что больше всего мужества нужно, когда нет больше Отечества.

Я еще больше волнуюсь за вас с тех пор, как австрийцев приняли в лоно рейха. Кто знает, не хотят ли немцы осчастливить и чехов? И что будет с Польшей?

Я думал, что смогу что-то сделать для вас, как только переберусь в Африку. Но конечно, не предполагал, что в двадцатом веке здесь работают за еду и жилье. До тех пор пока не приедут Йеттель с Региной, нечего и думать об изменениях в лучшую сторону. Да и после сложно будет найти место, где кроме яиц, масла и молока еще и деньги получают.

Свяжитесь, по крайней мере, с еврейским консультационным центром для эмигрантов. Для этого можно даже съездить в Бреслау. Тогда вы бы еще увиделись с Региной и Йеттель. Я ведь был против, чтобы они еще раз поехали к вам. По письмам Йеттель видно, как она нервничает.

Прежде всего, дорогой отец, не обманывай себя. Нашей Германии больше нет. Новая Германия ответила на нашу любовь пинками. Я каждый день, снова и снова, вырываю из сердца эту страну. Вот только наша Силезия не хочет оттуда уходить.

Вы, наверно, удивляетесь, откуда я, сидя где-то за тридевять земель, так хорошо осведомлен о происходящем в Европе. Радио, которое подарили мне на прощание Штаттлеры, оказалось настоящим сокровищем. Я принимаю немецкие передачи так же хорошо, как дома. Кроме моего друга Зюскинда (он живет на соседней ферме, фермером был он и в прежней жизни), только радио говорит со мной по-немецки. Интересно, понравилось бы господину Геббельсу, что еврей из Ронгая утоляет свою жажду немецкого языка с помощью его речей?

Это удовольствие я разрешаю себе только по вечерам. Днем я разговариваю с чернокожими, это получается у меня все лучше, и рассказываю коровам о своих процессах. У них такие добрые глаза, и они все понимают. Не далее как сегодня утром один бык сказал мне, что я был прав, не расставшись с моим «Гражданским правом». И все-таки не могу отделаться от ощущения, что фермеру от этого томика куда меньше пользы, чем адвокату.

Зюскинд все время говорит, что у меня как раз то чувство юмора, которое поможет мне выстоять в этой стране. Боюсь, он что-то путает. Между прочим, Вильгельм Кулас сделал бы здесь отличную карьеру. Механики провозглашают себя здесь инженерами и быстро находят работу. А если бы я объявил, что был дома министром юстиции, мне бы это все равно мало помогло. Зато я научил моего слугу песне «Я оставил свое сердце в Гейдельберге». Когда с таким трудом, как он, выговариваешь каждое слово, песня тянется как раз четыре с половиной минуты и служит мерой времени для варки яиц. Так что мои любимые яйца всмятку по консистенции теперь такие же, как в Германии. Видите, и у меняв хозяйстве есть небольшие успехи. Жаль только, что большие успехи заставляют себя ждать так долго.

Ваш Вальтер.

Ронгай, 25 мая 1938 года

Мои дорогие Ина и Кэте!

Когда вы получите это письмо, Йеттель и Регина должны уже, с Божьей помощью, плыть на корабле. Я знаю, что у вас на душе, но не могу передать словами, что я чувствую, когда думаю о вас и Бреслау. Вы помогли Йеттель пережить время нашего расставания, и, насколько я знаю мою избалованную девочку, нелегко вам пришлось.

Не волнуйтесь о ней. Я очень надеюсь, что она здесь отлично приживется. Думаю, за последние годы и особенно месяцы она поняла, что важно только одно, а именно, что мы будем все вместе и в безопасности. Знаю, дорогая Ина, ты часто о нас беспокоишься, потому что я слишком горяч, а Йеттель упряма как ребенок, который быстро выходит из себя, если что-нибудь совершается против его воли, но нашего брака это не коснется. Я очень люблю Йеттель, и буду любить ее всегда. Несмотря на то что иногда мне с ней бывает тяжело.

Видишь, вечное африканское солнце заставляет говорить и сердце, и уста, но я думаю, это хорошо, некоторые вещи надо вовремя высказать. И раз уж я разоткровенничался: нет на земле лучшей тещи, чем ты, дорогая Ина. Я не о твоей жареной картошке говорю, а обо всей моей студенческой поре. Мне было девятнадцать, когда я пришел в твой дом, и ты сразу дала мне почувствовать, что я твой сын. Как же давно это было, и как мало мог я тебя отблагодарить за твою доброту.

Йеттель и Регину встретят здесь по-королевски. Для Регины я заказал чудесную кроватку из кедра, с короной на спинке. (Тут нет самого необходимого, зато я могу валить столько деревьев, сколько пожелаю.) Корону я нарисовал на бумаге, а Овуор, мой верный слуга и товарищ, притащил почти голого великана с ножом, который вырезал нашу корону. Такой красивой кровати точно нет во всем Бреслау. Для Йеттель мы положили доски между домом и туалетом, чтобы она не увязла в глине, когда побежит в уборную в дождь. Надеюсь, она не сильно испугается, когда увидит, что здесь нужно просчитывать все до мелочей. От дома до сортира ходу три минуты. Если понос прихватит, то меньше. Передайте от меня привет ратуше и всем, кто поддержал моих девочек. И берегите себя. Глупо, конечно, писать такие слова, но как иначе выразить то, что я чувствую?

С огромной любовью,

ваш Вальтер.

Ронгай, 20 июля 1938 года

Моя дорогая Йеттель!

Сегодня получил твое письмо из Саутхемптона. Какое счастье, Господи, как камень с души свалился! Наконец-то! Можно снова писать друг другу без опаски. Какая ты молодец, что сообразила сообщить мне, в каких портах «Адольф Верман» забирает почту. А я в свое время до такого не додумался. Значит, это письмо отправится в Танжер. Если почта будет идти в соответствии с моими расчетами, то оно как раз застанет тебя там. В Ниццу бы не успело дойти, я и отправлять не стал. Надеюсь, ты не очень из-за этого расстроилась. Я за последние месяцы понял, каково это — ждать весточки.

В Танжере Регина увидит первых чернокожих. Будем надеяться, наш зайчишка-трусишка не очень испугается. Меня очень порадовало, что малышка хорошо перенесла волнения перед отъездом. Может, мы всегда считали ее более избалованной, чем она есть на самом деле. Могу себе представить, в каком состоянии была ты. То, что твоя мама проводила тебя до Гамбурга, очень тронуло меня. Потеряв всякую надежду, она все-таки находит силы думать о других!

Не печалься, что не смогла-таки купить холодильник. Мы просто положим мясо и масло в твое новое вечернее платье и вывесим все под палящие лучи солнца, пусть вялится на ветру. Таким способом здесь действительно охлаждают продукты, хоть и не в шелковых платьях, но можно попробовать. Тогда у тебя будет чувство, что твое вечернее платье хоть на что-нибудь сгодилось. Вчера я купил бананы. Не полкило и не килограмм, а сразу целое дерево, а на нем как минимум штук пятьдесят плодов. Вот Регина удивится, когда увидит. Время от времени на ферму заходят женщины с огромными связками бананов и предлагают купить их. В первый раз сбежались все чернокожие и просто со смеху покатились, когда я хотел купить штуки три. Бананы здесь очень дешевые (даже для такой нищеты, как мы) и абсолютно зеленые, но на вкус чудесные. Хотел бы я, чтобы все здесь было такое же вкусное.