Печальная принцесса - Анна Данилова

– Вы хотите сказать, что не уверены в том, что о смерти вашей подруги известно в милиции? – тихо, стараясь не выдать своего возмущения, спросила Рита.

– Я не чувствую своей вины перед Лилей, – каким-то грустным голосом отозвалась Катя. – Вот если бы она была больна или ранена и я оставила бы ее, тогда другое дело. А так… Мне надо было побыть одной, прийти в себя. Да и вообще – я боюсь.

И она неожиданно заплакала.

– Я покойников боюсь, не представляю, как вообще теперь буду там жить!

– Как вы с ней познакомились?

В тишине сухо и мягко шуршал уголек.

– Ах… это? – Катя достала платок из кармана джинсов и промокнула глаза.

Рита подумала, что она тоже, вероятно, хотела бы иметь длинные светлые волосы, зеленые глаза (сейчас лицо натурщицы освежали большие, пусть и заплаканные глаза с изумрудными линзами), вот только роста она была невысокого, да и черты лица были мелковатые, мышиные. Должно быть, погибшая подруга Лиля была много ярче, интереснее.

– Понимаете, это случилось больше года тому назад. Это со стороны может показаться, что мне повезло: моя тетка умерла и оставила мне квартиру. Нет, это случилось гораздо раньше, просто полтора года тому назад я познакомилась с Лилей. Что-то я путано рассказываю. Значит, так. Я жила одна в двухкомнатной квартире, на Вавилова. В том самом доме, где внизу гастроном, может, знаете?

– Знаю. Оттуда недалеко до драмтеатра.

– Точно! Так вот. Дела мои шли неважно. Моя мама живет в Краснодаре. Вышла замуж, у них свой дом, сад. Она время от времени присылает мне посылки или денежные переводы. Не так часто, но все равно. Зовет меня к себе, но я-то понимаю, что она это делает скорее из вежливости. Ну, посудите сами, зачем ей я, когда у нее есть молодой муж, ребенок, мы с ней уже сто лет как не виделись.

Рита словно в знак протеста раздавила в пальцах уголь, сдунула черную пыль, покачала головой. Но комментировать не стала. Мало ли какие отношения сложились у матери с дочерью. Не все же так любят друг друга, как в их семье.

– Вы сказали, что ваши дела шли неважно. Что вы имели в виду?

– В магазине, где я работаю, в рыбном на проспекте Кирова, шел ремонт, нас всех отпустили, а я не знала, не подготовилась, взяла стиральную машинку в кредит. Словом, у меня началась черная полоса – в денежном смысле. Кто-то мне подсказал, что я могу сдать комнату какой-нибудь студентке. Понятное дело, что я не собиралась давать объявления, мне это ни к чему, я хотела по знакомству, может, думаю, кому-то нужно. Я своим девчонкам из магазина сказала, тем более что квартира-то центровая, близко и до педагогического института, и до университета. Но как-то не получалось, никто не приходил, не звонил, и тогда я сама, от руки, написала всего лишь одно объявление, что сдается комната, недорого. И наклеила на вокзале, на столбе. Подумала, приедет кто-то иногородний, поступать или на работу устраиваться. И, представляете, в этот же вечер мне позвонили. Я услышала женский голос, мне он показался приятным, молодым. Мы договорились о встрече, и уже через полчаса в дверь позвонили. Открываю я, значит, дверь, и что же я вижу? Стоит девица, размалеванная, как деревенская мымра, на лице – килограмм крем-пудры, фиолетовые тени, размазанная по губам жирная помада яркого вишневого цвета, словом, жуть. Я обомлела, но впустить впустила. И уже через несколько минут поняла, в чем дело – у нее, оказывается, было разбито лицо. И она, бедолага, пыталась его заштукатурить, замазать синяки и кровоподтеки. Она, что мне понравилось, никогда ничего от меня не скрывала, рассказывала о своих тайнах обыденным, спокойным тоном, как бы констатируя факт: мол, муж побил. Объяснила, что давно собиралась развестись с мужем-пьяницей и вырваться из деревни, Хмелевки, пожить в городе, найти работу и, если получится, выйти замуж за приличного человека, родить детей. Программа-максимум, вполне нормальная, надо сказать. И этой самой откровенностью она сразу расположила меня к себе. Отсутствие манерности или желания как-то приукрасить свою жизнь, скрыть какие-то постыдные факты из своей жизни – все это сильно импонировало мне. Но сразу скажу: я почувствовала, что она, Лиля, эта деревенская дурында, какой она мне тогда показалась, со всеми своими проблемами и планами, стала очень удобным фоном для моих несчастий. Другими словами, на ее фоне моя жизнь показалась мне не такой уж и беспросветной.

– Ты поняла это сразу? – Рита неожиданно для себя перешла на «ты». Подумалось еще: главное, чтобы плавная и мирная беседа не перешла в допрос.

– Да. Ее несчастья и разбитая морда стали для меня глотком свежего деревенского воздуха. Понимаю, выразилась грубовато, тем более что Лиля этого не заслужила, но я же говорю правду, то, что было.

– Неужели временное отсутствие денег стало для тебя таким уж бедствием? Ну, заняла бы у кого-нибудь до хороших времен, – пожала плечами Рита, для которой проблемы денег в последние несколько лет не существовало вообще. Но спохватилась она уже позже, когда услышала следующие откровения своей натурщицы.

– Честно скажу, когда у меня заканчиваются деньги, я схожу с ума. Мне становится страшно, и в голову лезут почему-то самые мрачные мысли. К примеру, вот заболею, да пусть даже самый простой аппендицит придется вырезать, а у меня за душой ни копейки. И все в таком духе. Быть может, потому я такая запасливая, всегда покупаю осенью картошку, морковь и свеклу впрок и ем ее почти до следующего сезона. Словом, надеюсь только на себя.

– А что, в этом что-то есть, – философски заметила Рита, срывая лист и укрепляя на мольберте натянутое на раму белое загрунтованное полотно. – Вот, можешь взглянуть на эскиз. Мне кажется, я уловила самое главное в твоем лице.

Она подошла и протянула окаменевшей натурщице рисунок. Катя с растерянным видом рассматривала его, потом улыбнулась слабо, после чего кивнула головой:

– Здорово.

– Просто потренировалась. Ты не устала?

– Нет. Может, чаю?

– Можно.

В эту самую минуту раздался детский плач, сработала «электронная няня», и Рита, забыв обо всем на свете, бросилась в сторону детской.

– Думаешь, это все-таки убийство?

– Так, во всяком случае, сказал Борис, вернее, предположил. Надо будет подождать результатов экспертизы. Но я тебе так скажу: не самый удачный выбор способа убить себя. Сама подумай, не проще ли было бы удавиться обычным способом, то есть укрепить веревку или тот же чулок повыше, чтобы одним махом, так сказать. Вместо того чтобы усаживаться на пол и…

Тут Марк понял, что все то, что он сейчас говорит, – чудовищно и что, вместо того чтобы наслаждаться вкусной едой, приготовленной Ритой, и тем райским покоем, которым дышит их тихий загородный дом, он произносит вслух слова, имеющие прямое отношение к смерти, к трагедии, к тому кошмару, который существует вне их дома, вне семьи, где-то далеко и, слава богу, не с ними. Да и нужно ли теперь, когда Рита кормит ребенка, говорить о делах, да еще и таких страшных?