Южный ветер - Норман Дуглас

Дон Франческо, улыбчивый священник, обогнал их обоих, несмотря на то, что потратил в гавани десять минут на разговор с хорошенькой крестьянской девушкой с парохода. Он нанял самого быстрого из местных возчиков и теперь бешено мчал по дороге, полный решимости первым сообщить Герцогине о том, что на остров прибыл помешанный.

Герцогиня Сан-Мартино, благодушная и представительная дама зрелых лет, способная при благоприятных атмосферных условиях (зимой, например, когда пудра, как правило, не стекает струйками по лицу) сойти, во всяком случае в профиль, за поблёкшую французскую красавицу былых времён, — Герцогиня не составляла исключения из правила.

Это было древнее правило. Никто не знал, когда оно впервые вошло в силу. Мистер Эймз, непентинский библиограф, проследил его вплоть до второго финикийского периода{5}, но не нашёл причины, по которой именно финикийцы, а не кто-то иной, должны были установить прецедент. Напротив, он склонен был полагать, что правило датируется более ранней эпохой, в которую троглодиты, манигоны, септокарды, мердоны, антропофаги и прочие волосатые аборигены{6} приплывали в своих несусветных лодчонках по морю, обменивать то, что они собирали в ущельях варварской Африки, — змеиные шкуры и камедь, газельи рога и страусиные яйца, — на сверхъестественно вкусных лангустов и деревенских девушек, которыми Непенте славился с незапамятных времён. В основе учёных выводов мистера Эймза лежало то обстоятельство, что на острове был обнаружен рог газели, принадлежавшей, как установили учёные, к ныне вымершему триполитанскому виду, тогда как во время проводимых в Бенгази раскопок удалось извлечь на свет череп взрослой женщины гипо-долицефалического (непентинского) типа.

Это было приятное правило. Сводилось оно к тому, что в первой половине дня всем непентинцам, независимо от возраста, пола и состояния здоровья, следовало непременно попасть на рыночную площадь, называемую также «пьяцца», — площадь очаровательную, три стороны которой занимали главные здания города, а с четвёртой открывался прелестный вид на сам остров и на море. Здесь непентинцам полагалось сходиться, обмениваться сплетнями, договариваться о вечерних встречах и разглядывать тех, кто только что прибыл на остров. Восхитительное правило! Ибо оно по существу предохраняло каждого от каких-либо утренних трудов, а после дневного завтрака все, натурально, ложились вздремнуть. Как приятно, подчиняясь железной необходимости, прогуливаться под ярким солнцем, приветствовать друзей, потягивать ледяные напитки, не мешая взгляду медленно опускаться к нижним отрогам острова с их увитыми в виноград крестьянскими домами; или пересекать блистающий водный простор, устремляясь к далёкой линии материкового берега с его вулканом; или взбираться вверх, к остриям гор, у чьих грубых бастионов почти неизменно стоял на приколе целый флот белоснежных, принесённых сирокко облаков. Ибо Непенте славился не только девушками и лангустами, но и дующим на нём южным ветром.

Как и всегда в этот час, рыночную площадь заполняла толпа. Дневная толпа. Священники, курчавые дети, рыбаки, крестьяне, просто граждане, парочка городских полицейских, крикливо одетые женщины всех возрастов, множество иностранцев, — все они прохаживались взад-вперёд, разговаривая, смеясь, жестикулируя. Каких-то особых дел ни у кого не имелось, ибо таково было правило.

В изрядной полноте была здесь представлена и русская секта. То были энтузиасты новой веры, всё увеличивающиеся в числе и возглавляемые Учителем, боговдохновенным Бажакуловым, который в ту пору жил на острове почти полным затворником. Они именовали себя «Белыми Коровками», указывая этим названием на свою отрешённость от дел мира сего, их алые рубахи, светлые волосы и удивлённые голубые глаза составляли местную достопримечательность. Над площадью трепетали флажки, колыхались гирлянды из разноцветной бумаги и гирлянды цветочные, развевались знамёна — оргия красок, учинённая по случаю завтрашнего праздника, дня местного святого.

Герцогиня, одетая в чёрное, с чёрно-белым солнечным зонтиком в руке и дурацким аметистовым ожерельем, покоящимся среди поддельных валансьенских кружев у неё на груди, опиралась на руку нелепо миловидного юноши, которого она называла Денисом. Его все называли Денисом или мистером Денисом. Фамилию юноши старались не произносить. Фамилия его была — Фиппс.

Улыбавшаяся каждому встречному, Герцогиня передвигалась с несколько большей обдуманностью, нежели все остальные, и веером обмахивалась несколько чаще. Она сознавала, что сирокко потихоньку прорезает бороздки на её тщательно напудренных щеках, а ей хотелось как можно лучше выглядеть при появлении дона Франческо, который должен был привезти с материка, от церковных властей, некие важные вести, касавшиеся её скорого перехода в католичество. Дон Франческо был её другом. Вскоре он мог стать её исповедником.

В качестве священнослужителя, дон Франческо, умудрённый в мирских делах, празднолюбивый и, подобно большинству южан, закоренелый в язычестве, пользовался заслуженной популярностью. Женщины его обожали; он отвечал им взаимностью. Как проповедник, он почитался не имеющим себе равных; золотое красноречие его причащало истинной вере всё больше людей, — к большому неудовольствию «parroco» — приходского священника, несомненно более твёрдого в почитании Троицы, но оратора попросту жуткого, не страдавшего к тому же человеколюбием, — поговаривали, будто его едва удар не хватил, когда дона Франческо произвели в монсиньоры. Дон Франческо был завзятым ловцом душ, мужских и женских. Он уловлял их ad majorem Dei gloriam,[2]а также удовольствия ради. Как он признался однажды своему другу, мистеру Киту, то был единственный доступный ему вид спорта: заниматься бегом, как другие, он по причине дородности не мог — всё, что он мог, это краснобайствовать. Вот он и уловлял — как местные души, так и души приезжих.

Уловлять иностранцев было на Непенте задачей не из простых. Они объявлялись и исчезали так быстро, что не удавалось и дух перевести. Из живших здесь постоянно лишь Герцогиня, принадлежавшая изначально к Высокой англиканской церкви{7}, поддалась на его уговоры. Её он крепко держал на крючке. Госпожа Стейнлин, голландского происхождения дама, чьи шляпы вошли в пословицу, была твердокаменной лютеранкой. Мужчины, за вычетом Консула, надежд на спасение не имели, да и Консул находился под дурным влиянием и вообще был безнадёжным оппортунистом. Эймза, как человека учёного, интересовали исключительно книги. А богатый чудак Кит, владевший на острове одной из лучших вилл и одним из лучших парков, каждый год приезжал сюда всего на несколько недель. К тому же он слишком много знал и слишком поездил по свету, чтобы оказаться кем-либо кроме безнадёжного безбожника; не говоря уж о том, что дон Франческо, связанный с мистером Китом теснейшей дружбой, в сокровенных глубинах души соглашался с ним по любому вопросу. Что же до завсегдатаев Клуба, то эти были все сплошь пьянчугами, отщепенцами, мошенниками или чокнутыми — таких и уловлять-то не стоило.