Бенгардийская история - Никита Олегович Горшкалев

бежать было некуда и, по правде, неоткуда. Ананд посмотрел на своих товарищей: у кого из шерстинок выросли колючки, у кого, как у него самого, ничего не выросло, и шерстинки остались шерстинками. У других трава всё же получилась, но вилась кудряшками, как руно. У четвёртых она и вовсе оказалась изумрудной, на что Маниша только покачала головой и сказала, что надо было меньше думать о малахитовой траве. И только маленькой-маленькой тигрице с сердцем-росинкой и ещё парочке тигрят удалось превратить шерстинки в молодую зелёную траву – сорви и закрой такой травинкой солнце, и увидишь, что солнце просвечивает сквозь неё, как сквозь тонкое стекло. Ананд душил в себе зависть как мог.

– Не расстраивайся, Ананд, ты способен на большее. Я верю в тебя, – поддержала его учительница Маниша, подойдя сзади и заглянув ему через плечо.

Масла в огонь подлили выкрики проходящих мимо Акила с Фаром:

– Глядите-ка, у нашего всезнайки ничегошеньки не получилось!

Но за Ананда заступилась Маниша:

– Молодец, Фар! Видела сегодня, как ты надавал своему брату на тренировке. Так держать! – и подмигнула Ананду украдкой. – Какая сила, а какое владение искрой!

– Нет, вообще-то это я надавал Фару! – взвизгнул от такой несправедливости Акил и подскочил так, будто угодил задом в куст крапивы. Фар стукнул его лапой в плечо, воспряв от своего превосходства над братом, и ответил с насмешкой:

– Нет – я. Есть свидетель. Учитель Маниша врать не станет.

Вспыхнувший между братьями спор отвлёк их внимание от Ананда.

Но Ананд не вешал носа: была у него одна мыслишка… Превращать шерстинки в траву было слишком просто для такого бенгардийца, как он.

Урок закончился, наступила большая перемена, и Ананд поспешил удрать подальше от двух братьев, пока те снова не начали его задирать.

Глава 2. Молочные зубы и эдельвейсы

В завязанном узелочком платочке, который Ананд утром спрятал от отца в сумке, он хранил свои молочные зубы. Всё меняется, меняются времена года, сменяют друг друга короли на троне, и, может быть, между сменой власти и сменой молочных зубов нет большой разницы. Ананд собрал двенадцать молочных зубов.

Тигрёнок поднялся на гору. Впереди, далеко за высоким бревенчатым забором, лежал город: разбросанные, как хлебные крошки, дома с этими антеннами и проводами. В высоких каменных домах жили кинокефалы и феликефалы – двуногие, прямоходящие собачьи и кошачьи, в ус не дующие ни о какой искре. И дуть они никогда не будут, потому что искра – одна из бенгардийских тайн, и знать о ней чужакам не положено. А кинокефалы и феликефалы были для бенгардийцев как раз чужаками. Поэтому бенгардийцам запрещалось покидать деревню и тем более показываться в городе. И если какой-нибудь чужак вздумал бы сунуть свой нос в Бенгардию, умудрившись пробраться по тропкам, которые ещё не прибрал себе Малахитовый лес, миновав стену, которую чужаки сами же и прозвали «валом» – кусочек бушующего моря, нарисованный малахитовой краской, этаким заменителем искры, искра для бесталанных бездарей, а стену стережёт какой-то там отряд, вроде нашей королевской стражи, только про тот отряд ходили нехорошие слухи… А о нашей королевской страже слушки не гуляют. Потому что кроме нас, бенгардийцев, о ней никому невдомёк! Короче, если чужак сунется в нашу Бенгардию, через ворота он всё одно не пройдёт, потому что ключ от ворот есть только у истинного бенгардийца, и ключ этот – заветное слово, слово-ключ.

Усевшись поудобнее, Ананд взялся рыть лунки в земле, и в каждую лунку бросал по зубику, припорашивал лунки землёй, сооружая невысокие холмики, а холмики прихлопывал лапой. После чего закрыл глаза, и начались чудеса. Все звуки для него вдруг исчезли: смолк трубный глас дворцовых рогов, закончили песню птицы, перестали греметь стрекозы. Ананд больше не чувствовал холодную землю под лапами, и лишь у его замирающего сердца медленно разрасталось в груди тепло.

Ананд открыл глаза – все чувства постепенно возвращались к нему, будто бы он пробудился ото сна. На его мордашке расцвела улыбка, а в лунках расцвели прекрасные цветы – эдельвейсы. Каждый их лепесток был похож на львиный пальчик, такой же пушистый, белый, а на стеблях – пушок. Цветы были как настоящие, как будто сошли с картины, но среди подлинных трав и цветов эдельвейсы Ананда смотрелись чуждо: представьте себе фотографию, на которую прилепили детский рисунок. Тем не менее Ананд остался доволен, хоть он и сильно устал от своего творчества. Но счастливая улыбка скоро сошла с его мордашки, едва он услышал за спиной противный голос:

– Так, так, так, чем это тут у нас занимается Ананд? Цветочки выращивает?

Голос принадлежал Акилу.

– Да, я вырастил эти цветы из молочных зубов одной искрой, вам-то какое дело! – ответил Ананд.

Братья переглянулись, и на их хитрых мордах уже была наготове желчная усмешка.

– А разве Маниша не говорила, что вам нельзя без её ведома создавать ничего живого? – спросил Фар. Фар во всём слушался старшего брата, был сообразительным и, если бы не брат, из него бы, несомненно, получился добропорядочный бенгардиец. – Вот ты и попался, Ананд, теперь ты будешь делать всё, что мы тебе скажем, а не то!..

– А не то что? – уверенно и нагло спросил Ананд.

– Не то мы всё расскажем Манише! – опешил от такой дерзости Фар, отчего его угроза прозвучала не слишком убедительно, и он прибавил, уже скалясь: – И твоему отцу тоже. Что с тобой сделает папочка, когда узнает, что его паинька-сынок, беленький и пушистенький, нарушил закон Бенгардии?

Страх стать нарушителем бенгардийских законов разжёг в тигрёнке ненависть, а страх быть наказанным – ненависть погасил. И, обречённо вздохнув, Ананд невозмутимо спросил:

– И что вы от меня хотите?

Братья снова переглянулись явно замышляющими очередную пакость взглядами.

– Мы здесь не от скуки по горам лазали, – начал Акил. – Мы ловили змей. Чтобы на занятии попугать девчонок. Завтра мы будем учиться ходить по канату над пропастью. Представь, какой крик поднимут девчонки, если канат вдруг окажется змеёй? Сможешь создать нам, ну… скажем, удава? Но змей должен получиться правдоподобным. Как твои цветочки, – махнул он головой на эдельвейсы. – Иначе девчонки мигом раскроют обман. А мы желаем всласть повеселиться.

– Удава? Живого удава? – засомневался Ананд.

– Ну не мёртвого же! – рассердился Акил. – Нам дохлятина ни к чему. Хотя… нам любой сгодится. Но лучше – живой!

– Но удав – животное, да ещё и змея, а все знают, что змеи очень хитрые. Мне же придётся поделиться с ним частичкой своей души, немаленькой такой частичкой, – опустил глаза тигрёнок, и голос его сник.