С чeм вы смешивaeтe свои краски? - Дмитрий Соловей

Каюсь, размышлял на эту тему, но передумал, поскольку в своей прошлой жизни я с музыкой дела не имел и, что такое сольфеджио и нотная грамота, весьма смутно представлял. Безусловно, научиться всему этому вполне реально. Но человек же по натуре существо ленивое. Зачем надрываться, когда можно проявить свою «гениальность» в знакомом деле, в том, в чём я действительно хорошо разбирался.

Первоначальная моя специальность была «преподаватель живописи». Вот от этого и буду отталкиваться. Хм… Сейчас пятьдесят шестой год. Когда там Хрущёв громил художников на Манежной площади? Если не ошибаюсь, то в 1962 году. Мне будет одиннадцать лет. Самый подходящий возраст для юного дарования и гения.

Не думайте, что я таковым себя считал на самом деле. Просто одни и те же навыки в рисовании для двадцатилетнего и десятилетнего человека существенно отличаются по восприятию окружающих. Первого мало кто заметит, а на ребёнка обязательно обратят внимание. Мне в этой жизни хотелось устроиться с возможным комфортом и слепить из себя гения вполне вписывалось в планы.

Кроме живописи, можно продвигать свои знания английского языка, которым я владею практически в совершенстве. К тому же удачно, что «моя» мама переводчик. Нужно как-то незаметно провернуть симуляцию учёбы. По этой причине чтение на русском языке демонстрировал бабушке уже на третий день. Она умилялась, обещала дальше со мной заниматься, но пора было деда навестить. «Как там старый хрыч справляется?» – пояснила бабушка.

Укутала она меня для поездки на трамвае так, будто на улице не середина апреля, а как минимум январь. Шерстяные рейтузы кололи коленки, голова в шапке чесалась, обувь была неудобной и тяжёлой. Я мужественно терпел, радуясь тому, что вышел на улицу впервые за последние несколько дней. Перед поездкой бабушка ещё раз проверила моё горло и подтвердила, что я здоров и могу совершить прогулку.

Ориентировался в Москве я плохо. В смысле и в прошлой жизни прожил всего три года, плохо знал город. Столица пятьдесят шестого года значительно отличалась от того, что я помнил и знал. Трамвай со странным номером «А» повёз, кажется, по Садовому кольцу, хотя я и не был уверен. До Чистых прудов мы не доехали и вышли на нужной остановке. Долго шли по закоулкам мимо домов дореволюционной постройки, пока не пришли к дому, где проживала бабушка с мужем.

Квартира оказалась коммуналкой на третьем этаже. Из преимуществ – наличие в доме газа. Не нужно покупать керосин для приготовления еды на примусе. Всего у деда с бабкой было двенадцать квадратных метров жилплощади. По меркам Москвы совсем неплохо, но разница между домом, где проживала семья Саши, и этим чувствовалась ещё на подступах к подъезду. В самом подъезде лестничные пролёты хранили признаки былой роскоши и имели непередаваемый аромат мочи и почему-то кошек. Бабушка ещё на улице перечислила мне своих соседей по коммуналке.

– У Кузьмичёвых двадцать четыре квадратных метра, детишек трое. У Адашевых две дочери, а комнатка чуть больше нашей с дедом. Зато Шнайдеры на троих имеют две комнаты.

Квадратные метры в Москве этого времени, похоже, самый животрепещущий вопрос. Я приблизительно представлял, каково это жить таким общежитием при наличии одного туалета на всех и общей кухни.

– Шнайдеров до войны было восемь человек, а после их не расселили, поскольку одна комната проходная, – продолжала бабушка. – Адашевы ходили управдому жаловаться, но по документам вторая комната это кладовка. Так и оставили без изменений.

Про свою квартиру она не успела рассказать по той причине, что мы уже подошли к двери и позвонили условным сигналом.

Дед встретил нас неласково.

– Заявилась, – своеобразно поприветствовал он супругу, а на меня даже не глянул.

Опираясь на один костыль, дед поковылял в комнату, подразумевая, что мы последуем за ним.

– Хлеба купила? – продолжил он наезжать на жену.

– Сашеньку оставлю и пойду, – засуетилась бабушка, освобождая меня от верхней одежды.

– Катьке в прислуги нанялась, а родной муж хоть подыхай, – продолжал ворчать дед.

Я молчал, послушно усевшись на сундук, разглядывал родственника и комнату. Эти двенадцать квадратных метров были вытянуты в длину. По ширине помещение имело не более двух с половиной метров. Благодаря огромному платяному шкафу, стоявшему по центру левой стены, вытянутость комнаты немного скрадывалась. Шкаф был настолько большим и глубоким (сантиметров восемьдесят, не меньше!), что во второй половине комнаты получалось укромное место для кровати, создавая видимость спальни. Ближе к входной двери стоял стол с навесными полками, заполненными всякой кухонной утварью. Напротив стола располагался сундук, на который меня сразу усадили, чтобы не мешался под ногами. Особо развернуться в этой комнате было негде.

Зато потолки здесь были шикарные. Метра четыре, не меньше! Дизайнер интерьера внутри меня сразу стал прикидывать, как здесь можно обыграть помещение, соорудив второй этаж и устроив там спальню. Тут мой взгляд наткнулся на дедов костыль и мысленные преобразования комнаты в двухуровневую отпали сами собой.

Судя по потёртым галифе и изношенной гимнастёрке, заменяющей домашнюю одежду, дед воевал. Костыль подразумевал, что его владелец был ранен и имеет проблемы со здоровьем. Короткая стрижка седых волос и выбритый затылок не скрывали шрамов на голове и шее. Навскидку этому мужчине я бы дал лет шестьдесят – шестьдесят пять. Но раз он воевал, то ему явно меньше, просто война не прошла бесследно и оставила свои отметины в виде шрамов на теле и рано постаревшем лице.

Характер по первому впечатлению дед имел скверный, иначе с чего супруга предпочла проводить столько времени в квартире дочери?

– Ссыкуна мелкого зачем привела? – продолжал родственник подтверждать мою теорию о паршивом характере.

– Федя, так куда же его? – опешила бабушка. – Я ведь говорила тебе, что Катерину с сыном не выпустят, – тут она понизила голос и прошептала: – Чужая страна всё же.

– Заложника в Союзе оставили? Нашей кукушке на Сашку наплевать, – выдал дед. – Это Дмитрий о сыне будет беспокоиться, а Катька, небось, подговорила тебя квартиру охранять?

– Ну как без этого? Дома-то добра полно.

– А я здесь не жрамши, хлеба и того нет, – напомнил дед о насущном.

Бабушка тут же подхватилась и вышмыгнула из комнаты.

– Чё, ссыкун? – наконец обратил на меня внимание дед и выдал неопределённый вопрос, заставший задуматься.

Энуреза я за собой не замечал и предположил, что это такое уменьшительно-ласкательное обращение к внуку.

– Бабушка меня читать научила, – не зная, что ответить, решил я похвастаться, ожидая заслуженной похвалы.

– Брешешь, – не поверил родственник.

– Могу любую книжку прочитать, – насупился я.

– Ща-ас, – поковырялся дед в тумбочке, вытащил пачку газет, продолжил поиски и, не найдя ничего подходящего, опираясь на костыль, вышел из комнаты.