Дети богов - Юлия Зонис

Понятно, что все это могло быть примитивнейшей разводкой. Но могло ведь и не быть!

Полковник довольно засопел:

— Что, любопытно вам? А вот за чаем и расскажу. Заодно обсудим, кого бы нам в директора совместного предприятия назначить вместо покойного Карла Марковича.

Ну что с ним, с крысой, будешь делать? Я поколебался для виду и кивнул. И, следуя за хозяином в дом, подумал еще: надо же и вправду кого-то назначить. Если бы я знал тогда, во что ввязываюсь…

Дамблдор: Сколько мужчин и женщин погиблоу вас на глаза?

Северус Снейп: В последнее время — лишь те, кого я не сумел спасти.

Дж. К. Роулинг, «Гарри Поттер и Дары Смерти»

Вернулся домой я задолго до рассвета. Квартирка моя в Солнцеве была не из престижных — по крайней мере не из тех престижных, которые агенты по недвижимости стараются впарить по-младенчески доверчивым богачам новорусского розлива. В этом доме квартиры планировались и оборудовались в соответствии с пожеланиями заказчика. Мои пожелания отличались сугубой функциональностью: подземный гараж, две просторные спальни и ванные, хорошая звукоизоляция, железные жалюзи на окнах и вместительный, в стенку встроенный сейф. Некоторые из свартальфар, переселившись на поверхность, стараются обставить новые жилища по последним каталогам Нидавеллира — однако я не был поклонником мраморных унитазов и базальтовых кушеток.

Задвинув жалюзи и отправив Нили в его комнату, я прошел в ванную. Там раскрутил холодный кран до упора и, присев на край ванны, принялся наблюдать, как белый бассейн заполняется водой. Когда вода подступила к краю, я закрутил кран, опустил руку в ледяную белизну и позвал: «Ганна. Гануся».

Некоторые могут заметить, что любовная связь с навкой — не образчик здоровых отношений. Некоторые даже способны глубокомысленно заявить, что ничем хорошим такие дела, по обыкновению, не заканчиваются; что кожа у навок всегда холодная и чуть влажная, как лягушачья шкурка — отсюда, мол, и фольклорный мотив земноводной Василисы — и что наследнику одного из древнейших кланов Свартальфхейма не пристало растрачивать семя на неживую плоть. Некоторые не ошибаются, что, однако, не дает им права совать нос в чужие дела.

История Ганны могла бы стать материалом для поэмы или судебного протокола. В Великую Войну она была санитаркой и, понятное дело, влюбилась в выхоженного ею симпатичного пехотного капитана. Симпатичный пехотный капитан ничего не имел против фронтового романчика с красавицей-хохлушкой. По утверждениям Ганны (которым я, впрочем, верил слабо), они даже оформили что-то вроде официального брака. Как бы то ни было, спустя пару месяцев ППЖ забеременела, как и положено людской природой. В противуречие природе и не желая расставаться с капитаном, от плода Ганна избавилась. Тут большая часть симпатичности с капитана слетела, как гонимая бурей листва — выяснилось, что служивый мечтал о ребенке. Или не мечтал, или просто надоела ему хорошая собой, да слишком уж прилипчивая любовница. Жизненный путь Ганны завершился в реке Буг. Жизненный путь капитана продлился чуть дольше, однако навки плохо умеют забывать и прощать. Страшно подумать, скольких парней увлекло на темное и холодное дно красивое личико Ганны и длинные черные косы, в воде струящиеся, подобно змеям.

Навка поднялась из ванны и протянула ко мне тонкие руки цвета алебастра.

— Любый мой, коханый, як я за тобою скучила! Чого ты так довго до мэнэ не прыходыв? Обийми мэнэ, прыгорны до свойих грудэй, щоб я и зитхнуты не змогла!

Я хмыкнул.

— Гануся, оставь, пожалуйста, свои трюки для поздних купальщиков в Истринском водохранилище. К тому же ты и так не дышишь.

— Мог бы и не напоминать, — обиженно сказала Ганна.

Она ступила на пол. С плеч ее, с волос и с бедер стекала вода, застывая на мгновения росяным бисером. И исчезли стены в потном кафеле, и раскинулся вокруг луг — разноголосье медовых трав. Потянуло откуда-то костерком. Далеко за холмом, в ночном, заржали кони, и загудела сопелка, и звезды сделались огромны и ярки.

— Я ведь и вправду люблю тебя, — прошептала Ганна, прижимаясь к моей груди. — Люблю тебя, глупый.

…Опрокинулось небо.

Мою мать зовут Инфвальт Белое Перышко, и впитавшие ночное небо глаза Ганны чуть-чуть — человеческим бессильным подобием — напоминают ее глаза.

…Некоторые могут пойти и утопиться в речке Буг.

Когда Ганна вернулась туда, куда она всегда возвращалась, я вышел на балкон и закурил. Ветер понес дымок над стадами приземистых гаражей и стайками длинноногих качелей. Приближался рассвет. На пустыре за многоэтажками бомжи жгли костер. Если приглядеться повнимательней, можно было заметить сползавшихся к костру тварей из темноты. Твари не имели названия, что, возможно, и к лучшему, потому что имя придало бы им силы. Сейчас они тупо радовались теплу — не тому, что излучало пламя, а тому, что в обилии изливали в окружающую пустоту перепившиеся растворителя и счастливые бомжи. Бомжам было не жалко поделиться с тварями теплом, и эта необдуманная щедрость одновременно и восхищала меня, и злила.

Выкинув вниз окурок, я вернулся в комнату, опустил жалюзи и включил лаптоп. Пора было пообщаться с моим консильере. Я довольно долго тянул с этой беседой, но события последних дней замолчать все равно бы не удалось.

Веб-камера уставилась на меня глазком-бусинкой, и на экране возникло недовольное лицо Ингри. Когда Ингри вгляделся в меня, физиономия его скривилась еще больше.

— Опять ты со своей навкой барахтался? Посмотри на себя, ты же серый весь, не рожа — теодолит. Она ведь из тебя жизнь сосет! Когда ты наконец поймешь…

— И тебя с добрым утречком, Ингри.

Ингри вздохнул.

— Тебе что, так сложно называть меня Амосом?

Мне было не сложно. Хоть Горшком. Так же безразлично я относился к тому, как же все-таки обозначить должность Ингри: «советник» ли, или позаимстованный у Пузо «консильере», или официальный «аналитик». И «Амоса» он у кого-то позаимствовал, отчего-то питая неприязнь к собственному имени. Имена всех моих одногодков включали руну Ингваз, что было удобно — а вот, поди ж ты, помешанный на порядке Ингри тут решил отклониться от устава.

Когда жизнь моего папаши и его подручных оборвал уже упомянутый взрыв газа, мне пришлось срочно брать бразды правления компанией в свои руки. С Ингри я, будем честными, лоханулся. Он всегда казался тихим, неприметным пареньком — чем не советник? Я искренне полагал, что с этим тихоней смогу творить все, что левой моей ноженьке угодно, а он и не пикнет. Ошибка. Большая, грандиозная ошибка. Тихоня Ингри негромко, но твердо высказывал свое мнение по любому вопросу. Печально было даже не это, а то, что в конечном раскладе он всегда оказывался прав. Вот и сейчас…

— Ты сделал что?!