Постарайся не дышать - Холли Седдон

Когда она затормозила перед пешеходным переходом, на капот ее черного «фольксвагена-поло» чуть не рухнула обнимающаяся парочка, – подростки в синей школьной форме прижались друг к дружке так тесно, что напоминали участников «забега трехногих».

Всю дорогу ее не покидали мысли об Эми Стивенсон, которая однажды не вернулась домой после школы. Пропавшая Эми. Жертва трагедии. Фотогеничная девочкаподросток в школьной форме, улыбающаяся с экрана на федеральном канале в каждом выпуске новостей. Рыдающая мать, встревоженный отец (а может, отчим). Вечерние новости: толпа школьных товарищей Эми, явившихся на какое-то специальное «собрание».

Кажется, Эми нашли буквально через пару дней. Поиски преступника были главной телевизионной новостью еще несколько месяцев. Или недель? Ей тогда тоже было пятнадцать, и она помнила, какой испытала шок, осознав свою уязвимость.

Она жила в тридцати минутах езды от Эми. И ее точно так же могли схватить на улице – кто угодно, в любой момент, среди бела дня.

Эми Стивенсон. Главная тема новостей 1995 года. Ныне забытая.

* * *

12:01. Как говорят моряки, солнце над нок-реей. Можно приступать.

В холодной тишине узкой вытянутой кухни Алекс поставила на стол высокий стакан и изящный бокал для вина. Аккуратно наполнила стакан минеральной водой до краев (обязательно комнатной температуры), до самой верхней риски налила в бокал охлажденное белое вино – качественный рислинг – и вернула бутылку на дверцу холодильника. Та звякнула о бок крайней из пяти точно таких же.

Пить воду было крайне важно. Все напитки крепче слабого пива выводили из организма больше жидкости, чем давали, а обезвоживание грозило серьезными последствиями. Каждый вечер начинался с высокого стакана воды комнатной температуры и им же заканчивался. За последние два года она редкую ночь не мочила постель, зато до обезвоживания дело обычно не доходило.

Две бутылки в день, иногда три. Чаще белого, холодными зимними вечерами – красного. И обязательно дома: все должно происходить только здесь.

«Можно подумать, ты диабетик, а это – лекарство», – говорил Мэтт, стоя в дверях с последней партией вещей – ветровкой и зимним пальто, – которые он держал так, что было ясно: пути назад нет.

Она окружила себя правилами и ритуалами. Все усилия были направлены на карьеру и поддержание контроля над ситуацией. На заботу о семье ее уже не хватало, а о том, чтобы получать от семейной жизни удовольствие, речи не шло и подавно.

Она никак не ожидала, что в двадцать восемь уже окажется разведенкой. Многие в этом возрасте только-только начинают задумываться о замужестве.

Почему Мэтт ушел, было понятно. Он устал ждать хоть какого-то намека на то, что все наладится, что она наконец предпочтет его и их брак бутылке. Но ей и в голову не приходило что-либо менять. Даже когда для этого появились «самые серьезные основания». Так уж она была устроена.

Они познакомились на неделе первокурсников в Саутгемптонском университете. Оба не помнили подробностей; память синхронно перебрасывала их сразу на несколько недель вперед – в разгар первого семестра, когда они уже вовсю гуляли и бухали и каждое утро вместе мучались похмельем.

Выпивка скрепила их союз, хотя отношения, конечно, держались не только на этом; для Мэтта алкоголь вообще со временем отошел на задний план. Они болтали, смеялись, спорили до хрипоты и, стараясь переплюнуть друг друга, блестяще сдавали экзамены (он изучал криминологию, она – английскую литературу). С самого начала они стали единым целым. Не было отдельно ни его, ни ее, – только «мы».

После развода минуло уже почти два года, а она до сих пор мыслила себя частью «нас». Фантомная конечность все еще болела.

Каждый день, прежде чем поднести к губам первый бокал, она отключала телефон. Она уже давно закрыла аккаунт на Facebook и удалила себя со всех сайтов и приложений, на которых можно было писать пьяные сообщения Мэтту, его братьям, друзьям, своим бывшим коллегам и вообще кому бы то ни было.

Никаких звонков, писем и покупок – после полудня эти правила должны были соблюдаться неукоснительно. В смутный переходный период от тяжелого пьянства к «функциональному алкоголизму» правил не существовало. Редакторы в замешательстве читали ее жизнерадостные и путаные послания. Деликатные телефонные интервью принимали опасный оборот и кончались оскорблениями. Друзей как ветром сдуло: все они получили по почте набранные заглавными буквами гневные разоблачения. Неожиданные приступы шопоголизма съедали весь кредитный лимит. И это еще не самое ужасное.

Сейчас дела обстояли гораздо лучше. У нее был свой дом, ей давали сдельную работу. Она даже начала бегать.

Как минимум раз в неделю она представляла собственную смерть и сочиняла прощальное письмо с отпущением всех грехов, адресованное Мэтту и ребенку. Ребенку, которого они не планировали и которого у них уже больше не будет.

Она села за стол, открыла блокнот и написала: «Эми Стивенсон».

У нее появилась новая тема. Намного интересней того задания, с которым ее послали в больницу.

Джейкоб любил жену. Большую часть времени он в этом не сомневался. Но когда она по сорок пять минут кряду рассуждала о ненужной им пристройке, на которую у них к тому же не было средств, убедить себя становилось труднее.

Он смотрел, как ее губы двигаются, уверенно штампуя одно слово за другим. Тонны слов. Тонны чертовых, бессмысленных слов, сливавшихся в один бесконечный гул.

Теперь эти розовые губы умели лишь рассуждать. Когда они в последний раз округлялись для поцелуя? Когда шептали ему на ухо что-нибудь ласковое?

– Ты меня вообще слушаешь?! – Фиона смотрела жестко; карие глаза до краев наполнились соленой водой, грозившей выйти из берегов в любой момент.

Когда они в последний раз смешили друг друга до слез?

– Конечно, слушаю. – Он отодвинул тарелку с недоеденными хлопьями, отчаянно стараясь не проявить ни активную агрессию, ни пассивную и вообще не нарушить какое-нибудь из неписаных золотых правил.

Когда они с Фионой только познакомились, то говорили обо всем на свете. Ну или почти обо всем. Она восхищала его; у нее всегда находилось что сказать, а он завороженно слушал.

До свадьбы они постоянно болтали, шутили и пикировались ночами напролет. В первую брачную ночь консумировать брак не удалось: за разговорами они не заметили, как наступило утро, и опомнились лишь с восходом солнца. Фиона путалась ногами в свадебном шлейфе цвета слоновой кости; лица ломило от непрерывного смеха.

Но теперь она уже больше не расспрашивала его о работе, не ждала, что он что-то ей расскажет. Теперь они в основном препирались – по пустым, бессмысленным хозяйственным вопросам.

Когда же это началось – когда она забеременела? Или раньше?

Нет, тогда Фиона еще была прежней; пусть у нее были весьма туманные представления о сроках овуляции и оптимальных позах, но тогда они еще болтали и веселились.