Совсем не Аполлон - Катарина Киери

— Если ты не перестанешь слушать этих сумасшедших, то я позвоню в отдел опеки и попрошу забрать меня из семьи.

Лена, как я уже говорила, человек дела.

Голландский ансамбль флейтистов звучал необычно, но не навязчиво. Особенно за плотно закрытой дверью Лениной комнаты, в которой мы листали старые журналы и жевали субботние конфеты.

В мыслях я то и дело возвращалась в школу, к учительской. К открытому лицу взрослого мужчины, к его проницательному взгляду. Кошка свернулась клубком у меня на коленях. В груди и в животе было немного щекотно.

Мне хотелось рассказать об этом, но заговорить о таком с Леной было невероятно трудно. Я знала: ей это не понравится. Мы столько рассуждали о том, какими хотим быть, какими должны быть. Мы решили, что ни за что не попадемся в дурацкие ловушки для девочек. Мурлыканье кошки, щекотка в груди и животе очень напоминали такую ловушку.

И все-таки мне очень хотелось рассказать обо всем, слова так и просились наружу.

Вопрос вертелся на языке не меньше получаса, свербил во всем теле, от макушки до пяток, а я старалась собраться с духом и спросить самым непринужденным тоном, как будто мне только что в голову пришло, случайно подумалось, пока я листала журнал.

Раз, два, три…

— Кто самый старший из парней, в которых ты влюблялась?

Лена немедленно подняла голову от журнала:

— Чего?

Самое ничтожное из всех жалких слов, которые можно услышать в ответ на самый вымученный из вопросов. Глубокий вдох, взгляд прямо в глаза:

— Кто самый старший из парней, в которых ты влюблялась?

— А что? Почему ты спрашиваешь?

Набираешься храбрости целую вечность, а теряешь в одно мгновение. Как я в ту секунду.

— Ну, я просто подумала…

Лена пристально посмотрела на меня:

— Ты на кого-то глаз положила?

Мы вдруг поменялись ролями — теперь вопросы задавала Лена.

— Не то чтобы…

— Не то чтобы? Это как? Это он положил на тебя глаз? Ох, если бы я могла ответить «да» на этот вопрос. Ага, один парень так и увивается за мной.

Суперклевый. Все время на меня смотрит, ходит за мной, ухаживает. Куда ни пойду — везде он, даже надоел уже…

— К сожалению, нет. Мы же не в голливудском фильме. И, кстати, я первая спросила.

— Такие вопросы не задают без повода. Ты знаешь это не хуже меня.

Я уже пожалела, что заговорила. Как мне вообще пришло в голову, что Лена станет вежливо отвечать на странные вопросы и даже не поинтересуется, почему я их задаю? Она не такая. Впрочем, я и сама наверняка ответила бы так же. Сказала «а» — говори «б». Только журналисты могут задавать вопросы без объяснений. И адвокаты в суде. Наверное.

— Эрик, — ответила Лена.

Она встала и подошла к письменному столу.

— Чего?

— Эрик. Ты спросила, кто старший из парней, в которых я влюблялась. Его звали Эрик, он работал у нас в садике. Мне было пять лет.

Она посмотрела на меня. Лицо серьезное, даже строгое.

— А теперь я хочу знать, почему ты спросила.

Вне всякого сомнения, она хотела знать. Правда, хотела знать — и знать именно правду. Всерьез. The truth and nothing but the truth[1].

Вдруг в дверь постучали. Это был Ленин папа.

— Ужин подан! Ты ведь поужинаешь с нами, Лаура?

Мой папа никогда не сказал бы такого Лене. Он совсем не такой милый и приятный. Иногда я даже сомневаюсь, помнит ли он Ленино имя.

Ужинать с Лениной семьей — обычно одно удовольствие. Но сегодня мне было бы нелегко сидеть с ними за столом и непринужденно болтать.

— Спасибо, мне надо домой, — ответила я, пряча глаза от Лены, встала и пошла к двери.

Ленин папа театрально схватился за голову, изображая отчаяние:

— Значит, ты покидаешь меня!

Проходя мимо, я слегка похлопала его по руке:

— Вы это переживете.

Я затылком чувствовала Ленин взгляд. Нерадостный, разочарованный.

Я шла домой. Субботним вечером. Декабрьским субботним вечером. В домах накрывали на стол к ужину, смотрели матч английской лиги, принимали душ после прогулки на лыжах. Мясной дух из кастрюль и сковородок струился на улицу. Декабрьским субботним вечером на улице ни души, даже малышей не видно. Лопатки и санки одиноко лежат во дворах, ждут светлого завтрашнего дня.

Чем занимается учитель математики субботним декабрьским вечером? Сидит за кухонным столом, погрузившись в решение уравнений? Играет в шахматы? Вряд ли. Но и вообразить его сидящим перед телевизором и следящим за матчем «Эвертон» — «Ньюкасл» с банкой пива в руке я тоже не могла. Хотя откуда мне знать.

Я видела перед собой скептический, оценивающий взгляд Лены. Что-то подсказывало мне, что она уже знает, о чем идет речь и почему я спросила, кто был старшим из парней, в которых она влюблялась. И я знала, что ей это не нравится.

Нас с Леной не застанешь сидящими в спальне со школьным альбомом на коленях. Мы не из тех, кто обводит ручкой фотографии самых красивых парней. Мы таким не занимаемся и никогда не занимались. Почти никогда не ходим на дискотеки. За все время учебы в старших классах сходили туда раз пять — и то в исследовательских целях.

Не то чтобы мы решили никогда не встречаться с парнями. И становиться мужененавистницами мы не собирались. И мне, и Лене кто-то нравился время от времени, и мы рассказывали друг другу об этом. Дело в том, что все должно быть очень правильно. Если ты влюбляешься в парня, то выбор должен быть верным. Парень должен быть подходящий: стиль, внешность, возраст…

У Андерса Страндберга возраст самый неподходящий. Влюбиться в человека неподходящего возраста некоторым образом означало предать подругу. Мы никогда об этом не договаривались, никогда не формулировали таких правил, но обе знали, что это так.

А если бы на моем месте была Лена? Решила бы я, что она предала меня, или нет? Наверное, нет. С другой стороны, мне легко говорить.

Город у нас не такой уж маленький. Можно пройти по улице Стургатан, от музейного парка до автобусной станции, не увидев ни одного знакомого лица.

Можно тайком курить за кинотеатром и не бояться, что на следующее утро мама вытащит тебя из постели — «я всё знаю, мне всё рассказали». Можно поехать на автобусе в центр, и шофер не обратится к тебе по имени и не спросит, как дела у мамы. Можно умереть и неделю проваляться дома, никто не обратит внимания. Но вот отправиться в кафе в воскресенье и не встретить там нового учителя математики — это, оказывается, невозможно. Ну почему мир иногда такой маленький?