Обязательно завтра - Юрий Сергеевич Аракчеев

Потом мы лежим на тахте: Лора посередине, Антон с внешнего края, а я у стенки. И словно в каком-то навязчивом, гипнотическом сне мы целуем Лору с Антоном поочереди. Я все еще растерян, все еще ничего не могу понять, ничего не могу поделать с собой, не знаю, как правильно. У меня еще не было так. С женщинами к тому времени, конечно, бывал, и не с одной, но, если честно, в себе не очень уверен. Чувствую, конечно, что происходит что-то не то, но… Нельзя же спасовать перед Антоном, это во-первых. А во вторых… Боже, Боже, чувствую, что ей нравится! И нет, нет никакого протеста с ее стороны! Наоборот: нежность, покорность… Антон целует, и я тоже целую… Лора волнуется, дышит прерывисто, я целую нежно, бережно, стараясь, чтобы получалось как можно лучше. Плохо это, наверное, нехорошо как-то, но ведь она с нежностью отвечает, ей нравится…

– Мы… Осторожненько… ладно? – тихонько вдруг говорит Антон.

Ясно, о чем речь, конечно же. Лора вздрагивает, но молчит. Она не возражает! И я чувствую вдруг, что кто-то из них дрожит мелкой дрожью. Не исключено, что она.

Она согласна, ясно, что она согласна! Она ждет…

Об Антоне говорить не приходится – он ведь и предложил. Дело, выходит, за мной. И вот тут…

Что-то странное случилось со мной. Такая грусть, что хоть волком вой. Я и правда, помнится, чуть не зарыдал в голос, кретин. Наверное, я все же другой, не такой, как они, не такой! – возопило все мое существо… Я соглашался, да, я целовал ее вместе с Антоном, но не настолько же… И она согласна – да, явно согласна она! Такая красивая, такая роскошная, такая живая и нежная… Она – согласна! А нас двое с Антоном…

Весь хмель вдруг из меня испарился. Отчаянно захотелось колотить в стену изо всех сил. Отчаянно! Что за мир, что за паршивый грязный мир, заорал я, но не вслух, разумеется. Им – хорошо, им обоим хорошо, Лора явно согласна! И они оба ждут. Ах, как целовалась она, ах, как она меня обнимала, как дрожала в моих объятиях, как сама пригласила меня на танец… А теперь…

И тут Антон встает зачем-то:

– Я сейчас приду…

И выходит в коридор.

И тогда… Опять что-то странное мгновенно происходит со мной. Не думая, не рассуждая, в сумасшедшем порыве я вдруг поворачиваюсь к Лоре и зарываюсь лицом в ее грудь – так исцелованную уже нами. Но… Она роскошная, нежная, полная, такая податливая и такая прохладная ее грудь! Нежность, чувство вины, радость непонятная… Я целую в исступлении не только это нежное чудо с изюминками восставших сосков, я целую и лицо ее, и шею, и губы, глаза, волосы… Я словно исстрадавшийся от жажды путник в пустыне нашел вдруг волшебный источник, погрузил в него разгоряченное палящей жарой лицо, и пью, пью, едва не захлебываясь… И тотчас ощущаю, что ее тело стало абсолютно послушным, оно словно слилось с моим, мы мгновенно стали одним единым счастливым сгустком, и словно прекрасная музыка вдруг звучит… И что-то из детства мелькнуло, и мама вспомнилась, которую я ведь не помнил – она умерла, когда мне было шесть лет, но до того долго лежала в больнице, и видел я ее в самом-самом раннем детстве, и – не помню… А теперь вдруг каким-то странным образом я ощущаю себя сильным, очень сильным и добрым…

Но входит Антон. И все нарушилось тотчас.

Антон ложится, тахта тяжело оседает под ним… Он поворачивается к Лоре и пытается опять целовать. Но…

– Кажется, что-то произошло? – говорит Антон, приподнявшись, и смотрит то на Лору, то на меня.

А я только стараюсь лечь поудобнее.

И тогда Лора вдруг тихо:

– Олежек, ты не целуй меня, ладно? А то может случиться что-то нехорошее…

В голове у меня хаос, цунами, буря в пустыне. В пустыне… Мы все лежим молча. Медленно течет время.

Антон, наконец, вздохнул глубоко и затих.

А Лора вдруг поворачивается ко мне. То она лежала на спине, «соблюдая нейтралитет», но тут вдруг решительно поворачивается ко мне. И обвивает мою шею руками. И шепчет на ухо:

– Какой ты хороший…

Сердце мое колотится оглушительно, слезы на глаза выступают. Лора прижимается ко мне всем телом. Голова по-прежнему идет кругом…

– Какой ты хороший, – повторяет Лора и прислоняется своей горячей щекой.

И опять вспышка и тягучая, сладкая музыка, и растерянность, и боль почему-то опять.

А Лора вдруг осторожно, медленно, с какой-то материнской заботливостью просовывает руку под ремень моих брюк, которые я ведь так и не снял… Она прикасается нежно, и я чуть не задыхаюсь от острого чувства, мощный вихрь подхватывает и несет, сердце словно пытается выпрыгнуть… Я ощущаю ее нежные пальцы – немыслимая, фантастическая сладость, и… Могучие, мощные толчки… И сладкая, горячая бездна, в которой я, кажется млею, словно в счастливом сне…

– Милый мой, – шепчет Лора тихонько.

А потом мы уснули.

2

Проснулся я первым… Едва открыв глаза, увидел в утреннем полумраке перед собой на подушке лицо Лоры. Спящее, ставшее во сне мягче, роднее. Красивое очень, наполовину прикрытое черными волосами. Длинные ресницы, почти детские пухлые губы… Не успел как следует разглядеть – глаза приоткрылись. Голубизна вспыхнула между ресницами, губы слегка растянулись в улыбке. Мгновенно меня охватило ощущение небывалого счастья… Она пошевелилась, и тут я вспомнил, что одна ее рука всю ночь обнимала меня. Она и сейчас спокойно лежала на моем бедре.

Сложные во мне были чувства… Но несмотря ни на что, нерассуждающая, звенящая радость пронизывала. Странное ощущение: как будто вчера, позавчера, раньше вокруг было холодно, а тут вдруг стало тепло. Как будто холодное тело мое отогрелось.

Ни я, ни она не успели ничего сказать – проснулся и зашевелился Антон.

– Ну, что, голубки, пробудились? – громко проговорил он, потягиваясь.

Он первым соскочил с тахты, натянул брюки, пошел умываться, пока не проснулись соседи… Лора встала, попросила меня отвернуться и начала одеваться тоже.

– У тебя есть чистая тряпочка или вата? – спросила.

Я достал из шкафа чистое полотенце.

– Отвернись! – попросила она.

Краем глаза я видел, что она, приспустив мои лыжные брюки, что-то делала у себя там, слегка наклонившись…

Антон вошел, когда Лора уже оделась и причесывалась перед зеркалом.

А я, облачившись во вчерашнюю свою белую рубашку, сидел на тахте и смотрел. И почему-то особенно к месту чувствовал себя именно в белой рубашке. И не мог отвести глаз. Сердце сжималось