Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров

Сквозь сеть трещин и выщербин он начал различать на изъеденном лишайниками дереве грубо сработанные, искривлённые временем лица. Заполненные какой-то прелью углубления разверстых ртов и провалы пустых глазниц застыли в скованном вечностью немом крике отчаяния. Идолы словно взывали к оставляемому навсегда миру, смирившись с суровым законом, по которому всё рано или поздно покидает его, превращаясь в тлен.

С благоговейным трепетом, поднимавшимся из самой глубины его естества, мальчик протянул трепещущие пальцы и коснулся одного из лиц. Но тут же, ощутив присутствие потусторонней силы, которая была заключена в этом куске дерева, и испытав ужас перед неведомым, отдёрнул руку, словно ожёгшись.

На плечо его мягко легла тяжёлая ладонь неслышно подошедшего со спины исавори. И это простое чувство близости родного человека мгновенно успокоило Пойкко, отогнало прочь мерзкий холодок страха из его души, развеяло охватившее его разум оцепенение.

Тихий голос Каукиварри прошуршал над самым ухом:

— Эти куванпылы поставили наши предки, — старик в задумчивости почмокал губами. — Очень, очень давно… Три брата Ханахеен, что привели наш народ на новую землю из древней Вёёни.

Глаза Пойкко снова впились в истлевших от времени истуканов, наполненных теперь совершенно новым смыслом — ведь их вытесали братья-герои, что воспевались в старинных песнях. На всех празднествах ныне живущие воздавали хвалу трём смельчакам, которые первыми прошли вдоль Еловой реки и достигли пределов Похъёлы[9]. Вёёниемин, Атхо и Алмори — так звучали их имена. В возбуждённом сознании Пойкко всплыли не раз слышанные слова:

Упираясь ногами в липкую глину, оскальзываясь, припадая то на одно, то на другое колено, Атхо всем телом толкал неподатливое бревно, вывоженноё в жидкой грязи. Сверху, свесившись над откосом берега, ему помогал младший брат. Оба усталые, грязные, со взмокшими спинами, тяжело отдувались при каждом новом рывке. Атхо вовсю налегал плечом, медленно, тяжело поддавая оскобленное до блеска бревно к кромке крутого берега. Алмори за веревку, сплетённую из размятых и выпаренных ивовых побегов, локоть за локтем подтягивал его кверху. С его пышущего жаром лица струйками сбегал грязный пот, на шее и руках вздулись налитые кровью вены. Вот бревно уже достало верхним концом до нависшей кромки тёмной земли, вот уже начало переваливаться через край берега. Алмори, всё дальше отходя от края, тянул быстрее и быстрее. Атхо в последний раз даванул плечом и руками, и бревно поволочилось по мятой траве, а затем гулко ударилось об уложенные ранее стволы. Судорожно хватая ртом воздух, Атхо утёр усы и бороду рукавом и стал карабкаться вверх, где его брат уже отдыхал, усевшись на брёвнах. Атхо устроился рядышком и вытянул длинные ноги.

Светлый осенний день перевалил на вторую половину. Неяркие солнечные лучи светлыми пятнами ложились на выцветшую траву и моховые проплешины, проникая сквозь частокол елового леса. В воздухе носились возвращённые к жизни поздним теплом большие чёрные мухи, в расцвеченных сочной зеленью кронах щебетали птицы. В голубоватой вышине неслись встреч низкому солнцу клинья перелётных гусей и уток, подгоняемые наступающим из Страны мрака лютым холодом. Атхо бросил взгляд через плечо на заготовленные брёвна: впереди предстояло ещё много трудов, это было лишь самое начало. Но ставший уже привычным, этот труд не тяготил — в нём и заключался смысл их долгого путешествия.

Отдышавшись, братья вновь поднялись и, взявшись за верёвки, начали перетаскивать брёвна к стоянке.

К вечеру они перетащили от берега все заготовленные обрубки стволов и принялись поджаривать над костром пойманную ещё утром рыбу. Пока она готовилась, Атхо и Алмори намечали предстоящие дела на завтрашний день. Помимо заготовки столбов, им необходимо было подумать о пополнении съестных запасов — требовалось всерьёз заняться ловом рыбы или охотой. У них имелась сеть, которую они захватили с собой из родного стойбища, но она была слишком мала для того, чтобы можно было рассчитывать на сколь-нибудь значительный улов, да к тому же нуждалась в починке. Они уже давно были озабочены этим досадным положением и собирались смастерить новую, но руки до сих пор так до этого не дошли до этого — не хватало времени. Поэтому, чтобы иметь возможность быстро завершить начатую на стоянке работу, не отвлекаясь на поиски добычи, и чтобы скорее продолжить путь, им нужно было создать запас, которого хватило бы на два-три дня. Значит, решили они, одному из них надо идти добывать зверя, а другому продолжать начатые труды.

Когда рыба поспела, и пара невеликих окуньков была отложена на утро, они с жадностью накинулись на еду, не забыв предварительно угостить хёнки. От небольшой щуки и двух окуней очень скоро осталась лишь горстка костей.

Солнце ещё не опустилось за мохнатые верхушки елей, и потому можно было заняться каким-нибудь насущным делом или попросту отдохнуть. Алмори разложил содержимое своей сумы, отыскал костяную иглу, проколку, извлёк из мешочка моток сухожильных нитей и, разувшись, принялся починять свои пэйги[10]. Атхо встал, прошёлся по лагерю и остановился над сваленными в кучу стволами, задумчиво покусывая губы. Стоял долго, потом отвернулся и поспешил к шалашу. Глаза его сверкали внутренним огнём. Он забрался в кувас, а когда вновь вылез наружу, в руках у него был топор и каменное долото, а на поясе висела маленькая деревянная колотушка. Под внимательным взглядом брата Атхо вернулся к стволам, стал ходить над ними, тщательно осматривая, выбрал один, откатил его от прочих и, усевшись на корточки, взялся за инструмент. Алмори опустил глаза и вернулся к работе — когда брат оживляет предков, ему лучше не мешать.

Усевшись на толстом конце бревна, Атхо провёл пальцами по его гладкой поверхности, точно ощупывая что-то скрывающееся под выбеленной древесиной. Губы его при этом беззвучно шевелились. Затем он начал процарапывать на дереве прямые и изогнутые линии, иногда останавливаясь и что-то прикидывая в уме, потом опять бороздил камнем дерево. Постепенно, сначала едва различимая, изо рта его полилась ровная мелодия. Это была древняя как мир песнь Первых людей, вышедших из четвёртого яйца Соорисо[11] — Великой Матери-утки. Священная, прошедшая сквозь века песнь об Изначальных временах, о том, как Соорисо ныряла в глубокие бескрайние воды за донным илом и строила из него землю, как поколение за поколением землю заселили Дети первого яйца — деревья и травы, Дети второго яйца — рыбы и птицы, Дети третьего яйца — всякие звери, большие и малые, и, наконец, люди. Древние слова, подчас утратившие вложенный в них смысл для ныне живущих, но неизменные, неподвижные как неподдающиеся переменам основы мироздания.