Четвертая жертва сирени - Виталий Бабенко

Егор сел к столу, сумку свою передвинул так, что она на коленях оказалась, бросил на меня взгляд исподлобья, побарабанил пальцами по столу. Спросил:

— Ну что, Николай Афанасьевич, как ваши дела? Как хозяйство? Какие новости?

— Бог ты мой, какие могут у меня быть дела, Егор Тимофеевич? — в свою очередь спросил я. — Сижу сиднем, никого не вижу, никуда, в сущности, не езжу. Как оно идет, так и идет. Старость, Егор Тимофеевич, старость…

— Полно! — Егор пригладил черную с проседью бороду. — Уж вы скажете — старость! Какой же вы старик? Наговариваете на себя.

Я промолчал на это, лишь пожал плечами: не было у меня желания развивать грустную тему склонения жизни. Егор тоже молчал, постукивал пальцами одной руки по столешнице, другой же рукою рассеянно поглаживал черную свою сумку. При этом сидел он напряженно, словно внезапно вступило ему в поясницу. Видя, что Никифоров никак не решится заговорить, я пришел ему на помощь, зная по собственному опыту: ничто так не способствует разговору, как малость рябиновой настойки. Извлек из буфета штоф и две рюмки, поставил их на стол, быстро наполнил рюмки, подал одну гостю, вторую взял сам.

Никифоров меня удивил. Никогда он от рябиновки не отказывался, а тут вдруг решительно отставил рюмку, кашлянул в кулак, отрицательно мотнул головой.

— У меня к вам, Николай Афанасьевич, дело. Что Елена Николаевна, не приехала ли, случаем, погостить?

— Нет, — ответил я и тоже отставил рюмку. — Не приехала да и вряд ли скоро приедет. Разве что вместе с супругом в августе, на Успение и на мой день рождения, который рядом, да и то если отпуск получит и если дела мужа позволят. А что это вас так заинтересовало?

— Ага, — странно ответил урядник на мой вопрос. — А давно ли вы от нее письма получали? — продолжил он.

— Да с месяц как не было. Но что же у вас вопросы такие необыкновенные? — спросил я, чувствуя в нутробе неприятное стеснение.

Никифоров насупился.

— Уж не знаю, как и сказать, — ответствовал он расстроенно. — Вы только не серчайте, господин Ильин, служба, знаете ли. Я-то прекрасно знаю, что вы человек добропорядочный и как есть благородный, мне ли это не понимать! Да и дочь свою вы воспитали в любви и строгости вполне достославной девицей… то есть, что это я, — вполне достославной дамой… Ну, словом, вот — читайте сами. — Урядник с тяжелым вздохом расстегнул сумку, извлек оттуда казенного вида бумагу. — Ох, снимут с меня голову, ежели начальство узнает, что секретное предписание дал вам прочесть. Ну да…

Он не договорил, протянул мне переломленную пополам бумагу. Я развернул ее и прочел:

«Предписывается принять меры к задержанию, аресту и препровождению в распоряжение Самарского полицейского управления Елены Николаевой Пересветовой, в девичестве — Ильиной. Означенная госпожа Пересветова разыскивается по подозрению в совершении убийства…»

Буквы с канцелярскими завитушками поплыли у меня перед глазами, забегали, словно букашки. Пальцы задрожали и разжались. Выронил я бумагу, да и сам едва на пол не рухнулся. Удержался на ногах лишь потому, что вцепился из последних сил в столешницу. Подскочивший урядник заботливо поддержал меня. С его помощью я сел в кресло.

— Что это?… — внезапно ослабевшим и охрипшим голосом вопросил я. — Что это за… — Я даже не смог подобрать слово, которое соответственно передавало бы мои чувства. — Откуда у вас эдакая гадость, Егор Тимофеевич?

Никифоров тяжело вздохнул и ответил с виноватым, но вместе с тем суровым видом:

— Не гадость, а казенная бумага. Экие вы слова отыскиваете… Извольте знать, что становой пристав получил давеча по телеграфу тревожную депешу. Он и выправил это предписание. Хотите верьте, хотите нет, Николай Афанасьевич, а только у меня первой мыслью было сжечь эту бумаженцию к чертовой матери. Однако же мысли этой я, конечно, не мог дать никакого ходу. Уж слишком хорошо я знаю и вас, и, слава Богу, Елену Николаевну, чтобы… Ну, чтобы верить вот таким умопомрачениям. — Он кивнул на предписание, все еще валявшееся на полу.

— Вот и сожгите! — вскричал я. — Сожгите, а начальству своему сообщите, чтобы глупостями не занимались! Экая дурь, прости Господи! — Я вскочил и от расстройства опрокинул в себя рюмку, а следом — еще одну. Перевел дух, посмотрел на урядника, уткнувшегося взглядом в пол.

— Так-то оно так… — сказал он, поерзав на стуле и вновь глубоко вздохнув. — А вот все же… Только вы, Николай Афанасьевич, на меня не серчайте, добро? Я ведь по службе единственно, а не чтобы как… Действительно не приезжала этим летом Елена Николаевна?

— Нет, конечно, я вам уже сказал! — рявкнул я. И, чуть смягчившись — ну не на Никифорова же мне сердиться! — добавил: — Егор Тимофеевич, неужто вы сами не понимаете? Чепуха все это! Чтоб Елена Николаевна… чтоб моя Аленушка…

— Ни Боже мой! — поспешно заговорил Никифоров, протягивая вперед руки, словно бы для того, чтобы не дать мне встать из кресла. — Нет-нет, ничего такого я и в мыслях не держу! Но вот скажите-ка мне, Николай Афанасьевич, с кем она, дочь ваша, то есть, с кем она, ну… дружбу водила? Ведь вот иной раз бывает, что собьют с панталыку невинную душу, да на нее же всё и свалят!

— Да что всё-то, Егор Тимофеевич?! — воскликнул я в полнейшем расстройстве. — Тут не какое-нибудь «всё» сумасбродное, тут сказано — убийство. Ну как можно подбить на такое? Видел я ее товарищей, вполне достойные молодые люди. Да и супруг, Евгений Александрович…

— Супруг, — задумчиво повторил Егор. — Вот ведь какая штука… А от него, я так понимаю, вы никаких вестей не получали?

— Не получал, — ответил я. — Никаких вестей. Может, письмо просто не успело дойти?

— Ну, чай, не через курьера же посылать. А с другой стороны, коли дело серьезное, можно было бы вот точно так же телеграфировать… Ежели только он сам не замешан, — проговорил Никифоров тоном ниже, после небольшой паузы. — Как думаете, Николай Афанасьевич, — а мог он сбить с панталыку супругу свою, ну, то есть, дочь вашу? Мужчина он, как я понимаю, годами старше, но все ж таки…

— Да мне-то откуда знать? — спросил я в сердцах и, вскочив, беспокойно заходил по комнате. — Я здесь, они там… Ох, не знаю…

— А отчего же тогда этот самый Евгений Александрович вас в неведении держит? — озадаченно вопросил урядник. — Ведь коли они, — Егор Тимофеевич опять кивнул на все еще валявшееся у ножки стола предписание, — коли они телеграфом депешу прислали, то, выходит, что-то там такое произошло…

Что случилась беда — я и так понял, невзирая на искреннее возмущение напраслиной, которую невесть кто возводил на мою драгоценную дочь. И возмущение это не помешало мне мысленно составить четкий план ближайших действий. Незамедлительно я кликнул Домну и велел ей собирать мне вещи в дорогу. Сам же встал со стула, изо всех сил стараясь выглядеть вполне спокойным, и сказал, обращаясь к уряднику:

— Уж не обессудьте, Егор Тимофеевич, а только вынужден я прервать наш разговор. — Тут мне даже удалось изобразить улыбку. — Вы не подумайте, я вас из дому не выставляю, но ежели ехать, так сейчас, покуда еще рано.