Французская рапсодия - Антуан Лорен

Разумеется, появились и новые кумиры. Ален знал, что есть Эминем, Адель, Рианна и Бейонсе, но… Он несколько раз видел их на музыкальных каналах, но лишь утвердился в убеждении, что современная музыкальная культура балансирует между рэпом и попсой, иногда принимая облик диковинного гибрида первого с вторым; в клипах чрезмерно накрашенные девушки, одетые, как элитные проститутки, вихляли задницей, прохаживаясь между роскошными тачками… Все их песни были похожи одна на другую; не сказать чтобы совсем бездарные, они все же были обращены к подростковой аудитории, известной своим непостоянством и готовой назавтра забыть то, чем восхищался сегодня. «Голограммам» это не грозило. Их никто не мог забыть – по той простой причине, что никогда про них не слышал.

Они встречались в выходные. Чаще всего – в Жювизи, в гараже рядом с домом из известняка, принадлежавшим родителям Себастьена Вогана. Вначале надо было вывести из гаража машину его отца, «Пежо-204», и отогнать ее на соседнюю улицу. Обычно этим занимался Воган, недавно получивший права, – он успевал освободить гараж, пока не подойдут остальные. На дальней стене висели на крюках инструменты, на верстаке стоял деревообрабатывающий станок, на котором сапожник своими руками смастерил стол и стулья для столовой. Здесь же висел старый, родом из 1960-х, плакат Коммунистической партии, призывавший рабочих объединяться накануне Великой революции, но об этом Воган не любил распространяться. Отец Себастьена и правда был членом компартии, но больше они ничего про него не знали – его сын, обычно молчаливый, оживлялся, только когда речь заходила о дисках и бас-гитаре.

С Лепелем Беранжера познакомилась в тот день, когда у нее было назначено свидание с ее тогдашним бойфрендом. Во дворе знаменитой Школы Лувра шла репетиция духового оркестра, и Лепель играл на большом барабане. В перерыве он подошел к девушке, которая остановилась их послушать и выкурить сигарету.

– Это все фигня, – сказал он ей. – И большой барабан фигня, и весь этот оркестр. Я вообще-то на ударных играю. Мне бы в группу попасть. В настоящую. Мечтаю стать барабанщиком.

– Как Чарли Уоттс? – спросила Беранжера.

– Лучше! – ответил Лепель. – Чарли Уоттс не так уж крут. Но это хорошо, что ты его назвала. Большинство из всех «Стоунз» знают только Мика Джаггера и Кита Ричардса. Ты любишь музыку?

Беранжера сказала, что она поет. Два месяца назад она нашла неподалеку от Нотр-Дам расположенный в подвальчике небольшой бар с пианино. Он назывался «Акажу». После прослушивания ее пригласили петь там два вечера в неделю, с десяти до полуночи. Платили сто пятьдесят франков за выход – как карманные деньги ее это устраивало. Она исполняла песни из репертуара Барбары, Гензбура и немного Сильви Вартан, но лучше всего шел Дэвид Боуи, особенно композиции в стиле new wave. Однажды вечером Лепель заглянул в этот бар и познакомился с пианистом. Тот сказал, что сам он «слишком стар», чтобы участвовать в авантюрах, зато знает «одного мальчонку», Фредерика, сына армейского друга, который отлично управляется с синтезатором. Он дал им телефон «мальчонки», и Фредерик Лежен вошел в состав группы. Теперь у «Голограмм» были клавишные, ударные и вокалистка, и они выступали на всяких муниципальных мероприятиях, проводившихся на открытом воздухе, или в скромных пригородных зальчиках.

Однажды вечером Лепель решился.

– Слушай, – сказал он Беранжере. – Может, сходим куда-нибудь вместе? Ты все-таки офигительно красивая.

– Спасибо за «все-таки».

– Да нет, ты меня не поняла, я же серьезно…

Повисло неловкое молчание, которая прервала Беранжера:

– Ты хороший парень, Станислас, но нет.

– Ладно, – кивнул Лепель. – И вообще правильно. Не хватало еще заводить шашни внутри группы. Тем более у меня в художке от чувих отбою нет, – соврал он.

* * *

Они понимали, что им необходимо расширяться: что это за группа без электрогитары и бас-гитары? Кроме того, им надоело исполнять чужие композиции и хотелось чего-то своего. Фредерик Лежен сочинял симпатичные мелодии, но Лепель утверждал, что им «не хватает драйва». Гитара и бас могли бы его добавить. Они решили поместить объявление в журнале «Рок & Фолк». На него откликнулось десять бас-гитаристов, и у большинства уровень исполнения был существенно ниже их ожиданий. Потом пришел Воган и, ни слова не говоря, тронул струны бас-гитары. Доиграв, он поднял на них глаза и пробормотал:

– У меня опыта мало. Если честно, это мое первое прослушивание.

– Оно же и последнее, – сказал Лепель, – потому что мы тебя берем. Ты не против, Беранжера?

Затем состоялся отбор гитаристов, и группа пополнилась Аленом. Отныне «Голограммы» насчитывали пять человек.

Мелодии, которые сочинял Лежен, становились все лучше; Беранжера пела все увереннее; Ален все время, свободное от подготовки к экзаменам за второй курс медицинского, посвящал совершенствованию техники; Лепель почти бросил ходить на занятия в свою «художку» и целыми днями стучал на барабанах; Воган, учившийся на столяра, играл все так же превосходно, но перед ними встала серьезная проблема – у них не было подходящих текстов для песен. Лепель взялся сочинить слова для трех первых композиций, но результат вышел удручающим: там было что-то про загадочных девушек и про ночь без конца, когда светит красная луна и человеку не до сна. Ален тоже попытался сочинить стихи, которые никого не убедили. Воган наотрез отказался даже пробовать себя в роли поэта, как и Лежен. Принесла свое творение и Беранжера – ее текст сочли приемлемым, но чересчур «девчачьим».

Осведомившись о ценах в приличных студиях (цены оказались неподъемными), они решили записываться в гараже папаши Вогана и посвятили этому целый уик-энд. Им несколько раз приходилось прерываться – то мимо с тарахтеньем проезжал мотоцикл, то принималась гавкать соседская собака. Качество звука оставляло желать лучшего, но они сочли, что для пробного диска сгодится. Тем не менее группа придерживалась единодушного мнения, что показывать диск рано и надо работать еще, пока не получится что-нибудь, по выражению Алена, действительно забойное.

– Ты прав, чувак, – сказал Лепель. – Нам позарез нужен автор слов и настоящая студия. И петь надо на английском – мы же хотим, чтобы нас слушали во всем мире. Мы не какой-нибудь «Индошин» или «Телефон». Мы лучше, чем U2, лучше, чем Eurythmics, лучше, чем Depeche Mode! Мы – «Голограммы»! Мы будем первыми!

У него созрел план. Он надеялся, что, осуществив его, то есть разыскав бывших участников группы, он излечится от смутного чувства сожаления и тоски. Неправильно, что ему одному стало известно о приглашении на переговоры в «Полидор», тем более что у него не сохранилось ни одной записи. Ален с трудом поднялся и поплелся в кабинет, к своему столу, по пути чуть не налетел на кушетку для осмотра пациентов, наконец кое-как уселся в кресло и включил компьютер. Сделать артистическую карьеру им не удалось, это верно, но далеко не все музыканты группы «Голограммы» прозябали в неизвестности. Легче всех было найти Себастьена Вогана, чей клуб французского бильярда располагался буквально в двух шагах, но Алену меньше всего на свете хотелось о чем бы то ни было его просить. Робкий толстяк, виртуозно игравший на бас-гитаре, к своим пятидесяти трем превратился в отъявленного мерзавца и политикана крайне правого направления. Здоровенный бритый наголо качок, Воган теперь ходил в неизменной черной майке и кожаной куртке, научился молоть языком, требовал, чтобы к нему обращались только по фамилии, и возглавлял ячейку под названием БЗС – «Белая западная сила». На протяжении последних лет он без конца мелькал в интернете и неоднократно привлекался к ответственности за разжигание расовой ненависти, драки с полицией и представителями власти и даже за оскорбления в адрес журналистов. Этот призрак прошлого несколько раз возникал в жизни Алена с более или менее продолжительными интервалами и в самых разных местах. Шесть лет назад они случайно встретились в ресторане; до этого сталкивались то в гипермаркете «Касторама», то на праздничной ярмарке в саду Тюильри, то перед багажной лентой в аэропорту Орли. Он никогда не ходил один; его всегда окружала стайка коротко стриженных молодых парней с квадратной челюстью. При встрече с Аленом Воган каждый раз бурно выражал радость, Ален каждый раз давал ему слово, что как-нибудь обязательно сходит с ним выпить, и каждый раз увиливал от исполнения обещания, но Воган не таил на него зла. Тем не менее Ален отдавал себе отчет в том, что специально идти к Вогану у него нет ни малейшего желания.