Перекрестки - Уильям Пол Янг

Но именно во время таких непродолжительных передышек его страхи вырывались на свободу и усиливалось ощущение, что он является объектом чьего-то непрошеного и нежелательного внимания. Вдобавок ко всему, Тони с удвоенной силой начинали мучить привычные уже головные боли. Обычно мигрени сопровождались у него ухудшением зрения, а потом в конце каждой фразы начинал заплетаться язык. Порой ему даже казалось, что его череп вот-вот пронзит невидимая искра, которая застрянет внутри, прямо за правым глазом. В такие часы свет и звуки доставляли ему мучения, поэтому, предупредив своего секретаря, Тони забирался в самый темный угол квартиры, прихватив с собой целый арсенал болеутоляющих средств и записей «белого шума».[6]Там он отсыпался, и боль утихала, возвращаясь лишь в те моменты, когда он смеялся или качал головой. Тони убедил себя, что виски способствует выздоровлению, и под этим предлогом частенько прикладывался к стакану.

Почему именно сейчас? Несколько месяцев не было ни одного рецидива мигрени, а теперь без боли не проходило и недели. Тони стал подозревать, что кто-то отравляет ему еду и питье. Все чаще он испытывал отчаянную усталость, и даже навеянный лекарствами сон почти не помогал. В конце концов он решил обратиться к врачу, но не смог прийти к назначенному часу, так как вынужден был присутствовать на внеплановом совещании, созванном для решения проблемы, которая возникла в связи с одним из крупных приобретений. Встречу с врачом пришлось отложить на две недели.

Когда нарушается привычный ход вещей, человек начинает задумываться о своей жизни и об окружающих: кто ему дорог и почему. В целом Тони на свою жизнь не жаловался. Он был намного богаче большинства людей, что само по себе достижение для того, кто вырос в приюте и о чьем будущем служба опеки не особенно заботилась. Обо всем этом Тони давно уже перестал печалиться. Он делал ошибки и вредил другим — но кого нельзя в этом упрекнуть? Он жил одиноко, но по большей части в свое удовольствие. У него были дом в Вест-Хиллзе, квартира на берегу залива и еще одна на набережной реки Уилламетт, прибыльные капиталовложения и практически полная свобода действий. Да, он жил одиноко, но в основном это его устраивало… Он достиг всего, к чему стремился, или, по крайней мере, того, что было достижимо, и вот теперь, на пятом десятке, испытывал гнетущее ощущение пустоты и сожаления, которое поднималось из каких-то глубин сознания. Он быстренько запихивал непрошеных гостей обратно в невидимый тайник, который люди создают, чтобы защититься от самих себя. Да, конечно, он жил одиноко, но…

Вернувшись из Бостона в Портленд, Тони направился прямо в главный офис и затеял ожесточенный спор с двумя партнерами. В ходе перепалки у него мелькнула мысль, что неплохо бы составить список людей, которым он доверяет. Не просто считает, что им можно доверять, а доверяет безоговорочно. Тех, с кем можно поделиться секретами и мечтами, проявить слабость. Именно это намерение заставило его запереться в тайном убежище и вытащить бутылку скотча и белую доску, чтобы записать на ней имена. Перечень оказался недлинный. Сначала Тони включил в него своих партнеров, нескольких подчиненных, пару знакомых, с которыми имел общие дела, и еще несколько тех, с кем познакомился в клубах или во время поездок. Но, поразмыслив часок, он сократил список до шести имен. Затем, откинувшись в кресле, покачал головой. Занятие оказалось бессмысленным. Все, кому Тони действительно доверял, были уже мертвы — правда, оставались кое-какие сомнения относительно последнего в списке.

Возглавили список его родители, в первую очередь мать. Рассудок говорил ему, что прошедшие годы и чувство утраты заставляют его идеализировать свои воспоминания о них, что тоска по ним сглаживает все недостатки. Тони любил разглядывать выцветшую фотографию, снятую незадолго до того, как безбашенный подросток потерял над собой контроль и обратил счастье в пепел. Открыв сейф, Тони достал заламинированную фотографию и машинально попытался разгладить сквозь пластик складки: ему казалось, что при этом до родных людей доходит его тепло. Отец попросил тогда какого-то прохожего снять его с женой и сыновьями перед кафе-мороженым Фаррелла, ныне не существующим. Тони был тогда долговязым одиннадцатилетним мальчишкой, перед ним стоял младший брат Джейкоб, которому исполнилось семь. Все они над чем-то смеялись: мать запрокинула красивое лицо, на нем ярко светилась радость. На лице отца блуждала кривая ухмылка — на большее он не был способен: наверное, профессия инженера наложила на него свой отпечаток. Впрочем, этой отцовской ухмылки было вполне достаточно. Тони хорошо помнил ее. Отец был скуп на эмоции, но порой неожиданно усмехался, и поскольку случалось это редко, его сдержанная усмешка значила очень много. Тони пытался вспомнить, по какому поводу они тогда смеялись, и долго вглядывался в фотографию, словно надеясь, что та даст ответ, но загадка оставалась мучительно неразрешимой.

Третьей в списке стояла мать Тереза, за ней шли Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг. Это были великие люди, которым другие поклонялись, необыкновенно человечные, тонко чувствующие, удивительные и — ныне покойные. Вытащив маленький блокнотик, Тони записал в нем эти имена, а затем вырвал листок и стал задумчиво вертеть его в руках. Что заставило его включить этих людей в список? Он сделал это почти машинально. Возможно, здесь нашло выражение некое чувство, запрятанное глубоко в душе Тони, искреннее и настоящее, — возможно даже, какая-то сладкая тоска. Он терпеть не мог это слово и вместе с тем чувствовал его притягательность. На первый взгляд, оно выражало слабость, но в нем, несомненно, присутствовала идея постоянства и долговечности. Эта троица идеальных персонажей, как и последний в списке, олицетворяла нечто более значительное, чем сам Тони, намек на какую-то неспетую, но еще звучащую в душе песню, на иного человека, которым он мог бы стать. Это было как приглашение, протянутая рука, нежный призыв.

Имя, стоявшее в списке последним, вызывало больше всего вопросов и вместе с тем было самым очевидным: Иисус Христос. Иисус, вифлеемский дар миру, плотник, который вроде бы был богом, сошедшим на землю, и, как уверяют церковники, До сих пор не умершим. Тони сознавал, почему он включил в список Иисуса. Это имя переплеталось в его сознании с воспоминаниями о матери. Она горячо любила этого плотника и все, что было связано с ним. Отец, конечно, тоже любил Иисуса, но иначе. Последний подарок, полученный Тони от матери, хранился в сейфе, в его тайном убежище. Для него это была самая большая ценность.

Всего за два дня до того, как судьба одним махом вырвала родителей из его жизни, мать неожиданно пришла к нему в комнату. Воспоминание об этом навсегда отпечаталось в душе Тони. Ему было одиннадцать лет, он учил уроки, и вдруг она появилась и замерла, прислонившись к двери, — худенькая женщина в фартуке с цветочками, одна щека высвечена белым: она испачкала ее мукой, когда поправляла прядь волос, выбившуюся из-под ленты, которая стягивала ее локоны. Именно поэтому мальчик понял, что мама плакала: слезы проделали в слое муки извилистую дорожку.