Русский капитан - Владислав Шурыгин

Боевикам дают время прийти в себя, перевооружиться, отдохнуть и… взять все, что мы у них отбили. На моей памяти это было уже дважды. Сейчас третий раз. Нас опять выводят. Опять подписывают с «духами» какие-то договоры, как будто всего этого уже не было. Как будто им можно верить.

Мы возвращаемся на базу. Мы спускаемся с гор. Мы угрюмы и злы. Нам опять не дали «доделать войну». И тяжелое чувство теснит грудь. Ничем хорошим это не кончится…

* * *

Письма капитана лежали на столе. Его боль, его любовь, его вера, его мысли. Он, оказывается, был совсем не таким, каким выглядел. Не суровым, не «боевиком», не «железным мэном». Он был просто русским капитаном на чеченской войне.

— Петрович, почему же письма ты не отдал?

— Так я думал, она жена его бывшая, или так какая одинокая женщина. И ей они будут нужны.

— А она что же?

— Она? — Петрович нахмурился. Вздохнул. — Она — жена мужняя. И всегда ею была. А капитан наш для нее — это так… баловство одно было.

— Это тебе она сама сказала?

— Нет. Я с ней и не говорил вообще. Мне капитанов брат объяснил, к кому эти письма. Любопытно только было посмотреть на нее. Какая она. Позвонил в дверь. Открыла. Извинился. Говорю — ошибся квартирой. Тут и мужик ее вышел. Здоровый мерин. А живут за стальной дверью, броня толще, чем у БМП. Боятся…

— Так почему баловство-то? Может, она его любила?

— Э… молодой ты еще. Когда любят — вместе живут. А если другого мужа жена — так значит одно баловство.

Эх, капитан, капитан…

Сколько девок вокруг молодых и красивых.

Мы захмелели. И потому пили уже без разбора. Не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Как пьют мужики, чтобы уже не просто захмелеть «для куражу», а чтобы размякнуть душой, вырвать из нее водкой, исповедью, песней острый шкворень боли.

Мы пили и пели.

Зачем механик ты так рвался?

Зачем машину быстро гнал.

На повороте — растерялся

И «чеха» справа не видал…

Мы понимали капитана и всех павших наших друзей. Петрович плакал…

— Бабу хочу! — Эрик Хабибуллин страдальчески зажмуривает глаза. — Такую, чтобы ууух! — Эрик сжимает кулак с такой силой, что костяшки пальцев белеют. — Что бы ноги от коренных зубов. Что сиськи были, как арбузы крепкие. Как у Мишель Пфайфер…

Зампотыл Непейвода, читающий на койке затёртый детектив, не выдерживает и отрывается от книги:

— Эрик, какие у неё арбузы? Ты чего? Она же плоскодонка. Грудью в отца пошла.

…Зря он это сказал. Знает же, что Пфайфер несбыточная мечта лейтенанта Хабибуллина. Сейчас начнётся…

И точно. Горячие татарские глаза Эрика тут же вспыхивают негодованием.

— А ты её щупал? — закипает Эрик.

— Нет, Эрик, не щупал. — Неторопливо и веско отвечает Непейвода.

…На этом можно и закрыть тему, успокоиться, но, как известно, хохол татарину под стать:

— …Не щупал. И щупать не хочу! У твоей Пфайфер сиськи надо с лупой искать. В фильме, где она с Николсоном играла, её показывали «в натуре». Без слёз не взглянешь!

— Да что ты понимаешь в бабах? — взвивается Эрик. — По— твоему, баба это корова с центнер весом и ногами как у слона.

Непейвода садится на койке. Плохой признак…

— Да уж побольше тебя понимаю. Я за свою жизнь их перепробовал — дай бог каждому! А ты вон скоро от застоя в яйцах на выхлопную трубу полезешь…

— Так, стоп! — Вмешивается, наконец, в перепалку командир — Кончай базар! Закрыли тему! А то вы сейчас ещё и подерётесь, горячие эстонские парни.

— Олег Сергеевич, ну чего он… — не успокаивается Эрик.

— Хабибуллин, вообще-то Непейвода майор. И тебе стоит уважать его заслуженные седины и нажитый на службе геморрой. Всё! Шабаш!

С командиром никто не спорит. Сергеич всегда авторитет в последней инстанции.

Непейвода, недовольно сопя, опять ложиться на койку, и утыкается в детектив Пронина. Эрик хватает со стола свои сигареты и, набросив на плечи бушлат, выходит из палатки. Все возвращаются к своим делам, точнее — безделью. Вечер. Октябрь. Дождь дробно сыплет по прорезиненной крыше. Шипят в «буржуйке» сырые поленья. Зябко. Сыро. Ещё один день командировки подходит к концу.

— Володя, чего ты к Эрику прицепился? — вдруг нарушает молчание начштаба Аверин. — Ты же видишь, парень весь извелся. Седьмой месяц с нами ходит. Ты-то вон только полтора месяца как из дома от жены. А парень не женат, да еще и татарин. Это же понимать надо. Горячая кровь. Ему может быть без бабы хуже, чем тебе без сала…

После этого слова в палатке повисает звенящая тишина. Аверин известный шутник и зампотыл — вечный объект аверинских шуток.

— Ладно, проехали! — примирительно бурчит Непейвода. — Случайно вышло. Только, между прочим, я в Йемене год без бабы прожил — и ничего. На стенки не бросался.

— Ну, без бабы — это понятно. — Солидно замечает Аверин. — Нет невозможного для советского человека. Но как ты год без сала обходился — ума не преложу? Видимо тогда ты Володя и поседел…

Последние слова начштаба тонут в дружном хохоте.

— Да пошел ты! — беззлобно огрызается седой как лунь Непейвода. — Можешь теперь про мой ящик вообще забыть.

Народ опять хохочет. Все знают, что под кроватью зампотыла стоит автоматный ящик, в котором хранится несколько здоровых пластов засоленного по личному рецепту Непейводы сала, которое он достаёт, когда у обитателей командирской палатки заводится бутылка, другая водки.

Но Аверина этим не проймёшь:

— Ты не торопись с решением, Антоныч! У тебя, когда срок командировки выходит? Через полтора месяца? А у меня через два с половиной. Смотри, может так получиться, что обратно вместе полетим…

— Да и ладно. Полетим! — оживляется Непейвода. — Только за эти два с половиной месяца, ты у меня на такой диете сидеть будешь, что Мишель Пфайфер рядом с тобой борцом сумо будет казаться.

— Всё! Сдаюсь! — улыбается Аверин. — Иметь врага зампотыла хуже, чем у Басаева в кровниках ходить. Там ещё бабушка на двое сказала, а зампотыл точно со свету сживёт…

…Ещё Эрика называют Эльфом. «Эльф» был его радиопозывной в Грозном. Так он за ним и закрепился. На «Эльфа» он не обижается, даже гордится.

Невысокий, смуглый Эрик красив какой-то особенной восточной красотой. Точёная фигурка, узкие бедра. Рельеф мышц, ни капли жира. Есть в нём что-то удивительно хрупкое, кукольное, что действительно напоминает эльфа.

Эльфу прощают панибратство и вообще он любимец отряда.

История его появления в отряде проста и банальна, как вся глупость этой войны.