Мистер Пип - Ллойд Джонс

— Я хочу, чтобы здесь было светло, — сказал он. — Независимо от того, что нас ждет.

Он сделал паузу, чтобы мы это переварили. Когда наши родители заводили разговор о будущем, они давали нам понять, что все перемены будут к лучшему. Сейчас мы впервые услышали, что будущее — шатко. А поскольку такую мысль высказал человек сторонний, мы навострили уши. Он обвел глазами наши лица. Если он и ожидал бунта, все опасения были напрасны.

— Мы должны расчистить это помещение, чтобы сделать его пригодным для занятий, — продолжал он. — Пусть оно станет как новое.

Когда его лицо с глазами навыкате повернулось к распахнутому окну, заросшему буйной зеленью, я заметила галстук. Узкий, черный, строгий, он прикрывал верхнюю пуговицу сорочки, расстегнутую на жаре. Жилистая белая рука поправила узел. Потом учитель опять повернулся к нам и поднял одну бровь.

— Да? — спросил он.

Переглянувшись, мы закивали. Кто-то сообразил ответить: «Да, мистер, Уоттс» — и остальные подхватили: «Да, мистер Уоттс».

Тут он поднял вверх указательный палец, как будто его осенило.

— Насколько я знаю, кое-кто говорит обо мне «Лупоглаз». Пожалуйста. Мне даже нравится.

И впервые за все годы, что я его знала, — правда, раньше я его видела только на улице, с тележкой, в которой он катал жену, — мистер Уоттс улыбнулся. С той поры у меня больше не поворачивался язык называть его «Лупоглаз».

Мы принялись за работу. Сдернуть цветущие плети с крыши оказалось проще простого: они словно чуяли, что их дни сочтены, и не противились. Поодаль от здания, на расчищенном пятачке, мы развели костер, и лианы превратились в густой белый дым. Нескольких учеников мистер Уоттс отправил за вениками. Мы на совесть подмели полы. В косых предзакатных лучах солнца стала заметна паутина. Подпрыгивая, мы сметали ее прямо руками. Первый день занятий после долгого перерыва пришелся нам по душе. Мистер Уоттс ни на минуту не оставлял нас без присмотра. И не одергивал, когда мы галдели. Но стоило ему раскрыть рот, как все умолкали.

Потом мы вернулись за парты и стали ждать, когда нас распустят по домам. Он заговорил все тем же тихим голосом, который сразил нас в начале первого дня:

— Хочу, чтобы вы понимали, дети. Я не учитель, но буду стараться по мере сил. Это я вам обещаю. Надеюсь, при поддержке ваших родителей мы сможем изменить нашу жизнь к лучшему.

Тут он помолчал, словно обдумывая новую мысль; видно, так оно и было, потому что вслед за тем он велел нам выйти из-за парт и встать в круг. Попросил взяться за руки или под руки, как больше нравится.

Те из нас, кто раньше ходил в церковь слушать проповедника, закрыли глаза и опустили головы. Но сейчас проповеди не последовало. Вместо этого мистер Уоттс поблагодарил нас за то, что мы пришли.

— У меня были сомнения, — сказал он. — Давайте говорить откровенно. Особой ученостью я похвалиться не могу. А потому скажу прямо: учиться мы с вами будем на житейских примерах. И конечно, у мистера Диккенса.

Это еще кто такой — мистер Диккенс? И почему в нашей деревне, где жителей было менее шести десятков, мы до сих пор его в глаза не видели? Ребята постарше притворились, что поняли, о ком идет речь. Один мальчишка даже брякнул, что это друг его дяди; а когда мы все оживились, он еще добавил, что и сам близко знаком с мистером Диккенсом. Засыпав его вопросами, мы тут же вывели этого балабола на чистую воду, и он улизнул, как побитая собачонка. Выходило, что мистера Диккенса никто не знает.

— Завтра мы познакомимся с мистером Диккенсом, — сообщила я маме.

Она замерла с веником в руках.

— Такие имена бывают только у белых. — Покачав головой, она сплюнула на пол. — Нет. Ты, видать, не так поняла, Матильда. Лупоглаз — последний белый человек. Других нет.

— А мистер Уоттс говорит, что есть.

Я же своими ушами слышала. Слышала, как мистер Уоттс обещал говорить с нами по-честному. Раз он сказал, что мы познакомимся с мистером Диккенсом, значит, так и будет. Я сгорала от нетерпения: уж больно хотелось увидеть еще одного белого. Мне даже не пришло в голову спросить, где прятался этот мистер Диккенс. У меня не было причин не доверять мистеру Уоттсу.

Наверное, мама за ночь поверила мне на слово, потому что утром, когда я уже выбегала из дому, она меня окликнула:

— Насчет этого мистера Диккенса, Матильда: если улучишь минутку, попроси его генератор нам починить.

Все мои одноклассники получили примерно такие же поручения. Им наказали попросить у мистера Диккенса таблетки от малярии, аспирин, солярку для генератора, пиво, керосин, восковые свечи. Сидя за партами, мы положили перед собой памятки и стали ждать, когда же мистер Уоттс познакомит нас с мистером Диккенсом. Тот, видно, запаздывал. В классе нас встретил только мистер Уоттс, который, как вчера, вытянулся у доски и, судя по всему, глубоко задумался, если, конечно, не собирался высмотреть что-то новое на задней стене. А мы все время косились в окно. Боялись пропустить белого человека.

За окном виднелись прибрежные пальмы на фоне синего неба. И бирюзовое море, такое безмятежное, что не сразу заметишь. На полпути между кромкой моря и горизонтом маячила армейская канонерка. Серой морской мышью она ползла по водной глади, целясь в нас жерлами пушек. С гор то и дело долетали беспорядочные выстрелы. Мы к ним уже привыкли — надеялись, что это повстанцы проверяют исправность отремонтированных винтовок, да к тому же стрельба шла гораздо дальше, чем могло показаться. Мы уже знали, что вода усиливает все звуки, и для нас пальба превратилась в повседневный шум, как хрюканье свиней и пронзительные крики птиц. Дожидаясь, когда очнется мистер Уоттс, я разглядела на потолке трех гекконов ядовито-зеленого цвета и еще одного побледнее. В распахнутое окно залетел крючкоклюв — и тут же упорхнул обратно. Мы заерзали: будь у нас сетка, этой птицей можно было бы пообедать. Как только крючкоклюв улетел, мистер Уоттс начал чтение.

Никогда прежде мне не читали на английском. И другим ребятам тоже. В семьях у нас книг не держали, а те печатные издания, которые еще до блокады время от времени привозили из Морсби, были на местном наречии. Как только мистер Уоттс начал читать, все притихли. В мире появился новый звук. Учитель читал медленно, донося до нас облик каждого слова.

— «Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пип, то я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть»[2].

Мистер Уоттс нас даже не предупредил. Просто взял да и начал читать. Сперва даже не все поняли, что к чему. Мое место было за предпоследней партой. Сидевший передо мной Гилберт Масои загораживал мне обзор своими толстыми плечами и косматой головой. Поэтому, заслышав учительский голос, я решила, что мистер Уоттс рассказывает о себе. Будто бы его зовут Пип. И только когда он стал прохаживаться по классу, я увидела у него в руке книгу.