Четвертый крестовый поход - Джонатан Филипс

Исход Четвертого крестового похода представляет драматическое искажение одной из основополагающих идей католицизма относительно борьбы с язычниками. И современники событий, и нынешние историки одинаково загипнотизированы произошедшим менее чем за век превращением движения, начавшегося с декларации о возвращении христианам Святой Земли, в орудие разрушения самого прекрасного города христианского мира.

Сами крестоносцы выражали удовлетворение собственными достижениями. Граф Балдуин Фландрский, один из руководителей кампании, писал: «Мы можем суверенностью сказать, что в истории никто не мог даже поведать о чудесах больших, чем те, что уже получены в этой войне». Он видел божественное одобрение действий крестоносцев: «Это содеяно Господом, и в наших глазах является чудом из чудес».[11] Но когда известия о жестокости крестоносцев стали распространяться, даже на Западе отношение стало куда менее торжественным. Папа римский Иннокентий III (1198–1216), санкционировавший начало экспедиции, так изливал на крестоносцев свой гнев:

«Вы принесли обет освободить Святую Землю… [но] отринули чистоту своих обетов, направив оружие не против сарацин, а против христиан… Греческая церковь, видевшая в католиках лишь образец искажения веры и бесовского действа, теперь по праву питает к ним отвращение большее, нежели к псам».[12]

Самый яркий способ исследовать события крестового похода основан на многочисленных свидетельствах современников. Этот материал передает удивительно широкий спектр эмоций: страх, гордость, самооправдание. Временами возникает завораживающее чувство благоговения перед целями экспедиции и удивления при виде новых народов и местностей, которые встречались участникам похода.

Действия средневековых военных руководителей мемуаристами, как правило, описываются весьма точно, и Четвертый крестовый поход не стал исключением. Мы также являемся счастливыми обладателями множества сохранившихся свидетельств о 1204 годе со стороны людей, занимавших в обществе сравнительно скромное положение. Чтобы дополнить эти повествования, в данной книге используется множество сходных текстов и изображений с целью дать некоторое представление о чаяниях и страхах рядовых крестоносцев (и их семейств), вступивших в столь необычное предприятие.

В случае Четвертого крестового похода, по сравнению с другими экспедициями, у нас есть богатая подборка материала, позволяющая делать выбор. Отчасти это свидетельства очевидцев (воинов и служителей церкви), отчасти — хроники, составленные в европейских монастырях и воспроизводящие повествования вернувшихся крестоносцев.

Вплоть до XII века грамотность была уделом почти исключительно служителей церкви, поэтому большая часть повествований о Первом крестовом походе (1095–1099) составлена церковниками, чьи тексты были насыщены теологией и отсылками к божественной воле. Однако в течение XII века развитие придворной культуры привело к покровительству трубадурам и созданию «chansons de geste» — эпических произведений, обычно основанных на устной традиции, которые иногда записывали миряне. В такой культурной среде сравнительно небольшой шаг отделял от того, чтобы образованный мирянин (чаще всего — представитель знати) начал сам записывать или же диктовать собственные героические воспоминания. Такая смесь свидетельств как церковных, так и светских авторов гораздо лучше представляет подлинный срез общества и даст читателю возможность проследить за крестовым походом глазами и сознанием рыцарей и знати, чьи побуждения и приоритеты зачастую отличались от мотивов, двигавших их церковными соратниками.

Среди самых обличительных документов — письма, написанные участниками и вождями крестового похода. Эти тексты показывают, как с течением событий изменялось отношение к походу и политическое настроение войска. Они не свободны от попыток оправдать те или иные действия либо дать особый взгляд на них, но зато представляют богатство деталей и непосредственность описаний, которых зачастую недостает позднейшим повествованиям. Кроме того, наставления клириков, пытающихся сформировать идейную базу крестового похода, дают возможность оценить возможные побуждения, двигавшие людьми, которые влились в ряды крестоносцев.

Два других немаловажных источника информации — песни трубадуров и официальные документы. В песнях не всегда содержится реальная информация, но они дают эмоциональный взгляд на точку зрения рыцарей, занимавших в то время в среде крестоносцев господствующее положение. Имеющиеся документы представляют коммерческие соглашения, сохраненные итальянскими торговыми общинами; в многочисленных монастырских архивах представлены купчие и закладные на земли и имущество, которыми отправляющиеся в путь крестоносцы стремились добыть средства для кампаний.

Однако история Четвертого крестового похода представлена не только со стороны католического Запада. Несколько современных византийских писателей наблюдали за ходом сражений, и их свидетельства, изложенные в изысканном ученом стиле классических авторов, столь любимом при константинопольском дворе, уцелели и дошли до нашего времени.[13] Еще одним важным источником являются путевые заметки. Как нынешние туристы обращаются к путеводителям, так же поступали и средневековые путешественники. Заметки этих людей — будь они мусульманами, иудеями, православными или католиками — зачастую весьма интересны и дополняют основное повествование.

Наконец, важный и любопытный вид информации дают визуальные образы. До нашего времени сохранились некоторые здания (полуразрушенные или перестроенные с течением лет), а также символические скульптуры, настенные росписи, монеты, которые не хуже рукописей дают представление о людях, событиях или предметах (например, о кораблях), связанных с крестовыми походами.

Несмотря на то, что всегда остаются дразнящие пробелы в описаниях — к примеру, не найдено сохранившихся венецианских бумаг, — в нашем распоряжении находится достаточно богатая палитра красок для описания Четвертого крестового похода. Для объяснения причин разграбления Константинополя прежде всего следует дать представление о политической обстановке, духовных воззрениях и эмоциональности людей начала XIII века.

Во многих отношениях мир крестоносцев фундаментально отличался от современного нам общества. Обучение, средства связи, централизованная власть, здравоохранение находились в лучшем случае в зачаточном состоянии. Продолжительность путешествий измерялась неделями, а не часами, а сведения о мире за пределами сферы влияния католицизма были скрыты страхом, предубеждением и недостатком информации.[14]

Двумя доминирующими факторами средневекового образа жизни были насилие и религия.[15] Насилие принимало форму как межгосударственных конфликтов, так и местных стычек — последнее случалось более часто, поскольку слабость централизованной власти допускала междоусобицы соседствующих феодалов.