Человек у руля - Нина Стиббе

В конце концов поехали только мы вчетвером, без миссис Лант, потому что Мойра, желтоглазая няня, в последний момент решила, что хочет остаться в городе и не дышать свежим воздухом.

– Почему Мойра не поехала? – спросила я очень тихо, чтобы брат не услышал.

– Она не хочет жить в деревне, – ответила мама.

– А почему? – спросила я.

– Очевидно, она не так глупа, как кажется, – ответила мама.

Втайне я была рада. Я составила целый список того, что мне не нравилось в Мойре. Она оттопыривала верхнюю губу, говорила «божечки» и постоянно талдычила о пользе кальция. Кроме того, мне всегда казалось, что без няни в нашей жизни будет больше приключений (и меньше молока), а мне этого и хотелось. Я бы рассказала о Мойре более подробно, но никакой роли в сюжете она не играет, поэтому и хватит о ней.

Крошка Джек, мой брат, который любил Мойру и не любил перемены, особенно кардинальные перемены в самый последний момент, заметил ее отсутствие только на следующее утро. И тогда, находясь в сильнейшем волнении, он предсказал, что сейчас в нашу дверь постучится краб, который схватит нас и сожрет. Мы очень обеспокоились, услышав это, потому что его предсказания, так или иначе, почти всегда сбывались. Он был вроде героев фильмов, которые в истерике говорят то, что никто не хочет слышать. Но потом все происходит именно так, как они сказали.

Только мы расшифровали сбивчивую речь Крошки Джека – в расстроенных чувствах он начинал заикаться, – как раздался громкий звонок. Мы замерли и переглянулись.

– Это к-краб, – сказал Крошка Джек со всей серьезностью.

Но это был не краб. В дверь звонил мистер Ломакс, кандидат от Либеральной партии. Также мистер Ломакс оказался строителем, который, по заданию продавца дома, пришел кое-что доделать.

– А мы думали, что это краб звонит, – сказала сестра мистеру Ломаксу, чтобы объяснить, почему мы не сразу открыли ему дверь и смотрим на него с таким испугом.

– Нет-нет, я человек, – ответил мистер Ломакс, и этим мне понравился, а сестра предложила ему чаю.

Он сказал, что предпочитает горячую воду, и перестал мне нравиться. Я думаю, что надо либо брать что дают, либо отвечать «нет, спасибо», иначе вы проявляете излишнюю требовательность. В любом случае мистер Ломакс доделывал свою работу при включенном радио и дважды уходил в туалет, один раз минут на двадцать.

Как только мистер Ломакс все доделал и ушел, мы принялись расставлять мамины книги в шкафу в ее гостиной. Она сказала нам поставить их в алфавитном порядке, как в библиотеке. Вроде как приятное занятие. Но на самом деле нет: трудно расставлять книги в алфавитном порядке, если вы даже не знаете алфавита, а сестра его, похоже, не знала и все время задавала вопросы о порядке букв, а потом оказалось, что Крошка Джек, который, как большинство заик, алфавит знал назубок, расставлял их по имени автора. Это обнаружилось, когда я заметила, что Арнольд Беннет и Арнольд Уэскер стоят рядом, потому что их обоих звали Арнольдами, и это было особенно некстати, поскольку пьесы велено было составить в отдельный шкаф.

Мы как раз стояли на прочной библиотечной стремянке, прилагавшейся к книжному шкафу, когда в дверь снова позвонили, на сей раз это была миссис Лонглейди, сельская жительница. Бежевые волосы миссис Лонглейди были завиты в плотные кудряшки, и между ними просвечивала кожа. Она четко не пояснила, кто она такая и зачем пришла, только упомянула, что, по сути, заправляет всеми делами в этой деревне и хотела сказать нам «Добро пожаловать во Флэтстоун».

Мама вышла в прихожую. Ей очень шла косынка, которую она завязала сзади. Выглядела мама так, будто вовсю распаковывала вещи, хотя на самом деле писала пьесу. Миссис Лонглейди сказала «Добро пожаловать во Флэтстоун», и они пожали друг другу руки. Миссис Лонглейди с любопытством всматривалась в суету вокруг книжного шкафа.

– Ах, книги, – сказала она. – Господи боже мой, неужели вы их все прочитали, миссис Вогел?

Маме очень не нравились люди, которые говорили «господи боже мой», она полагала, что одного «господи» или одного «боже мой» достаточно, и задавали бессмысленные вопросы, так что она ответила:

– Некоторые.

Миссис Лонглейди сообщила, что живет с другой стороны от булочной, и посоветовала обращаться к ней, если нам понадобятся услуги бухгалтера, потому что ее муж ведет счета всей деревни, а также большой знаток плодовых деревьев, леса и пчел. По этим вопросам она тоже рекомендовала обращаться к нему. А еще она пригласила нас зайти на «непродолжительный чай под наблюдением взрослых» к ее дочерям-близняшкам в неопределенное ближайшее время.

Наш новый дом был очень милый. Три крошечных домика, перестроенных в очаровательный коттедж, как было написано в описании дома, с интересной винтовой лестницей из дерева редких пород, фотографии которой были напечатаны в журнале. Не то чтобы интересная лестница представляла для нас какой-то интерес, зато нам по-настоящему понравилась конюшня, где двери состояли из двух половинок, совсем как на нашей игрушечной ферме, а внутри были замечательные угловые кормушки. Нам понравилось, что прямо посреди выгула растут высоченные груши. Нам понравилась булочная «Рингроуз» за нашей оградой, оттуда так вкусно пахло хлебом.

Больше всего мне понравился вид на поля, простиравшиеся на целые мили сразу за выгулом. И площадка из фанеры, которую кто-то из предыдущих жильцов соорудил на одной из груш. Отсюда меж лоскутных одеял полей можно было разглядеть холмы, где жили феодалы, и серую приземистую саксонскую церковь (впоследствии каждый из нас посетит ее вместе со школьной экскурсией минимум три раза), и древние деревья, ряды которых показывали, где находились старые дороги.

Птицы щебетали в изгородях и на деревьях от рассвета до заката, за домом мычали коровы, иногда они выстраивались в очередь на водопой у грязной канавы, и мы заглядывали в их добрые глаза.

С точки зрения приключений новый дом был куда лучше старого, где только взрослым было чем поживиться (например, они восхищались виноградом в старой стеклянной теплице), а детям предлагались всего лишь паршивая песочница да глубокий темный подвал.

Хотя новый дом оказался милым, а от видов на поля захватывало дух, мы вскоре заметили, что в деревне нас не любят. Заметить было нетрудно. На нас смотрели, но никто нам не улыбался, никто не гладил Дебби, нашу добрейшую лабрадоршу. А мы отводили глаза, и, наверное, казалось, будто нам есть что скрывать, но, с другой стороны, если бы мы пялились, нас точно сочли бы чокнутыми. Я не сомневалась, что со временем жители деревни проникнутся к нам теплыми чувствами, но сестра сказала, что они не станут этого делать, не станут любить нас или гладить Дебби, пока, как она выразилась, в доме не появится человек у руля, то есть пока мама снова не выйдет замуж.