Мастер убийств - Дэниел Сильва

— Что ты здесь делаешь?

— П-простите меня, сэр, — пролепетал Пиил. — Я думал, вы дома...

— Ничего подобного. Ты знал, что я уехал, поскольку следил за моим домом из окна своей спальни с самого утра. Если разобраться, ты следил за мной чуть ли не со дня моего приезда.

— Я думал, что вы, возможно, контрабандист.

— И что же, позволь узнать, навело тебя на эту мысль?

— Ваша лодка, — соврал Пиил.

Незнакомец улыбнулся.

— Но теперь-то ты, надеюсь, узнал правду?

— Не совсем, сэр, — сказал Пиил.

— Я — реставратор. Восстанавливаю старинные картины, предметы обихода и прочие вещи. Согласись, временами они нуждаются-таки в реставрации и ремонте. Как этот дом, к примеру.

— Или лодка, — сказал Пиил.

— Или лодка, — согласился незнакомец. — Некоторые старинные вещи — такие, например, как эти картины, — представляют огромную ценность.

— Они что же — дороже яхты?

— Гораздо дороже. Но хватит об этом... Теперь, когда ты знаешь, что у меня здесь хранится, у нас возникла серьезная проблема.

— Я никому не скажу, — проблеял Пиил. — Честно.

Незнакомец провел ладонью по его коротко стриженным волосам.

— Знаешь что? Мне, возможно, понадобится помощник, — негромко произнес он. — Человек, который следил бы за моим домом, когда я буду в отлучке. Ты как — согласен взяться за такую работу?

— Да.

— Между прочим, я собираюсь выйти на своем судне в залив. Хочешь ко мне присоединиться?

— Да.

— Тебе нужно получить для этого разрешение у своих родителей?

— Дерек не мой отец. А матери все равно.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно.

— И как же тебя зовут?

— Пиил. А вас?

Незнакомец не ответил и лишь обвел глазами комнату, как бы желая удостовериться, что Пиил не нанес никакого ущерба находившимся в помещении приборам и ценным вещам.

Париж

Заполненный трудовыми буднями карантин, в котором пребывал незнакомец в Корнуолле, мог бы завершиться без всяких происшествий, если бы Эмили Паркер не встретила человека по имени Рене на вечеринке, устроенной иорданской студенткой по имени Лейла Калифа дождливым вечером в конце октября. Как и незнакомец, Эмили Паркер жила в своеобразной добровольной ссылке: она приехала в Париж в надежде, что сможет исцелить свое разбитое сердце. У Эмили не имелось тех физических совершенств, которыми обладал незнакомец. Ее походка была развинченной, ноги слишком длинны, бедра чрезмерно широки, а груди — тяжеловаты. Когда она двигалась, создавалось такое впечатление, что все части ее тела находятся между собой в постоянном конфликте. Ее гардероб не отличался разнообразием: большей частью она носила потертые джинсы с модными сквозными разрезами на коленях и стеганый, подбитый ватином жакет, придававший ее торсу сходство с большой диванной подушкой. Лицом она тоже, что называется, не вышла. Мать утверждала, что у нее черты польской крестьянки — круглые щеки, толстогубый рот, тяжелый подбородок и тусклые, близко посаженные карие глаза. «Боюсь, у тебя лицо отца, — говаривала она, — и отцовское же ранимое сердце».

Эмили познакомилась с Лейлой в музее на Монмартре. Лейла училась в Сорбонне; это была удивительно привлекательная молодая женщина с блестящими черными волосами и огромными темными глазами. Ее детство и юность прошли в Аммане, Риме и Лондоне. Она свободно говорила на полудюжине восточных и европейских языков и отличалась всеми теми качествами, которыми природа обделила Эмили, — была красивой, светской, уверенной в себе особой с замашками космополитки. Постепенно Эмили выложила новой знакомой все свои секреты. Рассказала, как мать с детства приучала ее к мысли, что она безобразна. Потом она поведала Лейле, какую душевную боль испытывает оттого, что ее бросил жених, а также об укоренившемся в ней страхе, что ее так никто и не полюбит. Лейла пообещала разрешить все ее проблемы одним махом, познакомив с человеком, с которым она позабудет обо всех своих прежних горестях.

Встреча произошла во время устроенной Лейлой вечеринки, где собралось человек двадцать гостей, целиком заполнивших небольшую квартирку иорданки на Монмартре. Гости пристроились со своими тарелками где могли — сидели на диване, на кровати, даже на полу. Все эти люди считались представителями парижской богемы, поэтому особых претензий к угощению не предъявляли. Они с удовольствием поедали жареных цыплят, купленных в ресторанчике на углу, готовые салаты и сыр из ближайшего гастронома и запивали все это огромным количеством дешевого бордо. На вечеринке присутствовали несколько студентов из Сорбонны, некий никому не известный художник, начинающий немецкий литератор-эссеист, сын итальянского графа, красивый англичанин с вьющимися светлыми волосами, называвший себя лордом Регги, и джазовый музыкант, игравший на гитаре в манере Аль-Димеолы. Разноголосица в комнате царила ужасная — как в Вавилонской башне. Гости болтали по-французски, потом переходили на английский, с английского — на итальянский, а с итальянского — на испанский. Эмили сидела в углу, наблюдая, как ловко двигалась среди всего этого столпотворения Лейла, рассыпая улыбки, даря поцелуйчики и щелкая зажигалкой, чтобы гости могли прикурить. Эмили восхищалась той легкостью, с какой Лейла заводила друзей, и ее умением собирать их воедино.

— Между прочим, Эмили, здесь человек, в которого ты обязательно влюбишься, — предупредила Лейла.

Его звали Рене. Он был родом с юга Франции — из деревни, названия которой Эмили никогда не слышала. Запомнила только, что она находилась где-то в холмистой местности под Ниццей. Рене унаследовал от родителей порядочное состояние и не имел ни времени, ни желания работать. Зато Рене много путешествовал и перечитал множество книг. Он ненавидел политику и политиков. «Политика, Эмили, — говорил он, — занятие для кретинов. Политика не имеет ничего общего с реальной жизнью». На первый взгляд лицо у Рене было незапоминающееся — в толпе вряд ли кто обратил бы на него внимание, — но стоило только к нему приглядеться, как становилось ясно, что это человек весьма привлекательный, а его глаза подсвечены изнутри странным огнем, источника которого Эмили не могла и представить.

Рене затащил Эмили в постель в ночь их знакомства, с его помощью она испытала чувства, о существовании которых даже не подозревала. Оказывается, Рене собирался пробыть в Париже еще несколько недель. «Нельзя ли мне остановиться на это время у тебя, Эмили? — попросил он. — У Лейлы для меня места нет. Ты же знаешь Лейлу: много тряпок, всякого другого барахла — и слишком много мужчин». Эмили и не думала возражать — ведь Рене снова сделал ее счастливой. Правда, существовала опасность, что он способен разбить ей сердце, которое сам же и исцелил.

Фактически он начал ускользать от нее после первой же ночи, которую они провели вместе. Она не могла отделаться от мысли, что с каждым днем он все больше и больше отдаляется. Уходил куда-то каждый день, часами не показывался дома, и не говорил, когда вернется. Когда она спрашивала, где он был, отвечал весьма уклончиво. Эмили опасалась, что Рене встречается с другой женщиной — какой-нибудь чувственной костлявой француженкой, которую не надо обучать искусству плотской любви.