Я был телохранителем Гитлера - Рохус Миш

Я последовал его примеру, расписался внизу листка с моими данными, не вполне понимая, во что ввязался. Смутно хотелось работать на железной дороге, путешествовать, открыть для себя новые горизонты, может быть, найти применение своей специальности художника по рекламе… В тот день в это новое подразделение записалось в общей сложности чуть меньше двадцати человек. Не так уж и много по сравнению с сотнями новобранцев, которые разгуливали по Хорнбаху.

Через несколько недель я приехал в Мюнхен на военную комиссию. Нужно было раздеться, поделать упражнения. Нас взвесили, обмерили. Иногда я слышал, как по комиссии пробегал шепоток: «Этому здесь делать нечего». Тогда я понял, что рост имеет значение и нужно быть выше 1,78 м, чтобы иметь шансы попасть в элитную часть[8]. В тот же вечер мне вручили повестку с указанием явиться 1 октября в Берлин. Германа я с тех пор не видел и не знаю, приняли ли его. Мне не задали ни одного вопроса о происхождении или членстве в нацистских организациях.

В первое утро службы я приехал в высшую кадетскую школу Лихтерфельде, большое здание в прусском стиле, расположенное в Штеглице, на юге Берлина[9]. Мне показали, где расположение моей части и казармы. Выдали два комплекта формы серо-зеленого цвета и длинную шинель. На воротничке — значок СС, службы безопасности.

Я был зачислен в полк Ферфюгунгстгруппен (лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер»), который был частью личной охраны фюрера[10]. Чтобы отличаться от остальных, каждый из нас носил на левом рукаве тканевую повязку, на которой было вышито имя фюрера. Помимо нас было еще два полка по 3000 человек личного состава в каждом: «Дойчланд» и «Германия»[11]. И только гораздо позже, через год или два, все эти подразделения были объединены под общим названием «ваффен СС». Еще через некоторое время на левом плече каждого члена полка была вытатуирована группа крови — так же, как это делали пилотам истребителей и морякам. Сегодня, спустя столько лет, татуировка стерлась с моей кожи. Ничего от нее не осталось.

Итак, я был членом лейб-штандарте, числился в пятой роте, или, чтобы быть точным, в первой роте второго батальона. Распределение по ротам зависело от роста новобранцев. Самые высокие, верзилы по два метра, попали в первый батальон первой роты. А я со своими 1,82 м оказался чуть дальше, среди «карликов», если можно так выразиться, как раз перед третьим и последним батальоном.

От всего этого у меня голова шла кругом, было впечатление, что я не совсем понимаю, что происходит. Я до сих пор мало что знал о Гитлере и не думаю, что я был такой один. Вытянутые вперед руки, крики «Хайль!», торжественные построения — все это было для меня в новинку. Однако должен признать, что испытывал непривычное чувство комфорта. Царящая вокруг атмосфера давала мне ощущение, что я стал кем-то, что я обрел что-то лучшее. Каждый из нас чувствовал себя избранным, отобранным для того, чтобы стать членом элитного подразделения, караульной части. Мы стояли на пороге неизведанного, и, хотя его очертания были пока несколько расплывчатыми, в самом скором времени они должны были проясниться.

Наша военная подготовка заключалась в основном в физических упражнениях. Я много бегал, тренировался на 400 м и на среднюю дистанцию (800-3000 м). Иногда ходил в тренажерный зал, где мне нередко случалось встречаться на разминке с Адольфом Кляйнхольдерманом, очень известным в то время боксером-тяжеловесом. Стрельбе нас практически не учили. К началу войны я успел побывать всего на двух или, может, трех занятиях.

Зато наша часть была современной и полностью моторизированной, чтобы быть наготове и суметь вмешаться в любую минуту. Между собой мы говорили, что наши полки были в техническом отношении гораздо более совершенными, чем допотопная армия рейхсвер[12]. Хотя немало унтер-офицеров вермахта пополнили ряды лейб-штандарте. Были еще люди, которые приходили из полиции, — знаю это опять-таки с чужих слов.

Мы жили по шесть человек в комнате. В нашей из шестерых четверо курили. Не могу сказать, чтобы у нас были какие-нибудь идеалы. У меня, во всяком случае, не было.

Мне было двадцать лет, хотелось активной жизни. Когда бывали увольнительные, я ходил гулять с ребятами, чтобы размяться, побродить вместе, — надо признать, не без некоторой гордости.

В марте 1938-го нас мобилизовали для того, чтобы занять Австрию. Управились мы за несколько часов. 12 марта войска беспрепятственно пересекли границу, а со следующего дня был официально объявлен аншлюс[13]. Все это назвали блюменкриг («цветочная война»). Наша часть даже ни разу не открыла огонь. В Вене мы устроились во дворе какого-то монастыря. Монашки боязливо разглядывали нас издалека. В конце концов они постелили матрасы на полу в столовой. Мы много смеялись, много ели и допоздна пели песни.

Три месяца спустя я встретил свою будущую жену. Это случилось в Берлине на празднике весны, устроенном полицейским оркестром в Трептов-парке. Помню, приятели долго меня уговаривали составить им компанию. Пришлось уступить. Именно в тот день под звуки оркестра я встретился с Гердой, Гердой Лахмунд, которой тогда только-только исполнилось восемнадцать. Это был ее первый выход в свет. Перед тем как мы расстались, она пригласила меня к себе — жила она здесь же, в Рудове, с родителями. С того дня мы регулярно виделись по нескольку раз в месяц. Чаще всего я появлялся неожиданно. Телефона у нее не было.

Герда проходила практику в Министерстве экономики, в департаменте внешней торговли. С высоты своих 1,78 м она производила впечатление очень серьезной девушки, немного похожей на школьную учительницу. Волосы у нее были коротко стриженные, а лицо излучало нежность. Герда была красива. Мы с ней были на «вы» еще по крайней мере два года. Наши отношения не начались внезапно, как удар молнии. Любовь пришла позже.