Витторио-вампир - Энн Райс

Еще совсем малым ребенком меня привезли во Флоренцию, дабыдать соответствующее воспитание и образование. Там, во дворце дяди моей матери,я вел роскошную жизнь и чувствовал себя вполне уверенно. Однако незадолго домоего тринадцатилетия дядя скончался, дом его заперли, а мне пришлось вернутьсядомой в сопровождении двух престарелых теток. После этого я бывал во Флоренциитолько случайными наездами.

Мой отец всегда в глубине души оставался старомоднымчеловеком с необузданным от природы нравом истинного властителя. Тем не менееего вполне удовлетворял тот издавна сложившийся уклад жизни полновластноговладельца замка, которого он придерживался, а потому он предпочитал оставатьсявдали от столицы. Имея огромные сбережения в банках Медичи, он посещал Козимово время приездов во Флоренцию по делам, однако никогда не принимал участия вборьбе за власть.

Но меня отец стремился воспитывать как князя, хозяина,рыцаря, и мне пришлось усваивать все манеры и ценности, приличествующие егосословию. В тринадцать лет я уже прекрасно держался в седле в полном боевомвооружении и мог на полном скаку пронзать копьем цель – чучело, набитое соломойС подобными заданиями я справлялся без всяких трудностей – они доставляли мнене меньшее удовольствие, чем охота, состязания в плавании в горных ручьях иликонские скачки наперегонки с сельскими мальчишками. Так что я не имел ничегопротив такого времяпрепровождения.

Однако во мне ощущалось некое раздвоение личности. Разум мойвпитал в себя все, чему учили во Флоренции превосходные преподаватели латыни,греческого, философии и теологии. И в то же время меня чрезвычайно увлекалипышные зрелища и игры городских мальчишек, мне нравилось принимать участие вдомашних спектаклях, и зачастую дядя поручал мне исполнять в них главные роли.Я умел достойно изобразить библейского Исаака, предназначенного в жертвупослушным Авраамом, и с не меньшим успехом – обворожительного архангелаГавриила, посещающего дом недоверчивого от природы святого Иосифа и Девы Марии.

Я увлекался подобного рода занятиями наравне с книгами,лекциями в кафедральных соборах, интерес к которым возник у меня очень рано;я обожал прекрасные вечера во флорентийском доме моего дяди; мне нравилосьзасыпать под феерическую музыку великолепных оперных спектаклей. Меня приводилив восторг упоительные звуки лютни и дикий грохот барабанов, поистине волшебноемастерство канатоходцев, танцовщики в сверкающих нарядах, резвившиеся не хужеакробатов, и голоса певцов, сливавшиеся в упоительно-чарующей гармонии.

То было беззаботное детство. И в то же время мой мир отнюдьне был изолированным – в том мальчишеском собратстве, к которому я принадлежал,можно было встретить детей из беднейших семей Флоренции, сыновей торговцев,сирот и учеников монастырских и городских школ. Именно так в те временапредписывалось вести себя землевладельцу – не отделять себя от простого люда.

Едва ли меня можно было назвать послушным ребенком.Наверное, мне часто удавалось ускользать из дома – с такой же легкостью, каквпоследствии из замка, ибо слишком много сохранилось в памяти впечатлений осветских и церковных праздниках во Флоренции, о том, как я смешивался с толпойили со стороны наблюдал за торжественной процессией. Длинная вереница ступавшихочень медленно молчаливых людей с разукрашенными хоругвями в честь святых исвечами в руках приводила меня в восхищение.

Да, должно быть, я был настоящим уличным сорванцом. Уверен вэтом. Я тайком сбегал из дома через кухню. Я подкупал слуг. Среди великогомножества моих друзей попадалось немало пройдох и пьяниц. Я ввязывался в драки,а после удирал домой. Мы играли в мяч и дрались на городских площадях, асвященники разгоняли нас, пуская в ход прутья и угрозы. Но как бы плохо илихорошо я ни поступал, в одном меня невозможно было упрекнуть – вбезнравственности.

С тех пор как шестнадцати лет от роду я навсегда покинул мирживых, мне ни разу не довелось видеть улицу при свете дня, будь то во Флоренцииили в любом другом месте на земле. Правда, лучшие из них я все же повидал –утверждаю это с уверенностью. Перед моими глазами отчетливо возникает зрелищево время праздника святого Иоанна, когда буквально каждая лавчонка во Флоренциивыставляет напоказ все самые лучшие свои товары, а монахи из местных монастырейи из нищенствующего ордена на пути к кафедральному собору распевают самыеблагозвучные гимны, чтобы возблагодарить Бога за благословенное процветаниеэтого города.

Я мог бы еще многое вспомнить. Бесчисленны похвалы, которыелюбой может воздать Флоренции тех времен, ибо здесь не только плодотворнотрудились ремесленники и торговцы, но и творили величайшие художники. Здесьжили хитрые политиканы и поистине блаженные святые, проникновенные поэты исамые отъявленные проходимцы. Думаю, что Флоренция уже тогда постигла сутьмножества явлений, которые много позже осознали во Франции и в Англии и которыево многих странах остаются неведомыми до сих пор. Две истины можно счестьнеоспоримыми: Козимо можно по праву считать самым могущественным во всем миречеловеком той эпохи, а истинным правителем Флоренции был, остается и впредьвовеки пребудет народ.

Но вернемся в замок. Я продолжал читать и заниматься дома,попеременно ощущая себя то рыцарем, то ученым. Если что и омрачало мою жизнь,так это тот факт, что к шестнадцати годам я был вполне подготовлен кпоступлению в настоящий университет, сознавал это и стремился к этому, но темне менее продолжал разводить соколов, лично тренировать их и охотиться с ними,ощущая, сколь непреодолимы искушения окружающей природы.

К своим шестнадцати годам в клане пожилых родственников,ежевечерне собиравшихся за нашим столом, я слыл человеком книжным. В основномэто были дядья моих родителей – люди старого уклада, когда считалось, «чтобанкиры не должны править миром». Они рассказывали удивительные легенды оКрестовых походах своей юности, о жестокой битве при Акре, участниками которойим довелось быть, о сражениях на Кипре и Родосе. Они вспоминали обо всем, чтовидели на море и в чужеземных портах, где их считали грозой всех таверн иженщин.

Моя мать – пылкая прелестная женщина с каштановыми волосамии пронзительно зелеными глазами – обожала сельскую жизнь, но не имела нималейшего представления о Флоренции, ибо видела ее только из-за монастырскихстен. Она пребывала в тревоге, уверенная, что со мной определенно творитсячто-то неладное, – иначе откуда во мне эта необъяснимая тяга к поэзииДанте и стремление писать собственные сочинения?

Смысл жизни она находила лишь в любезных ее душе приемахгостей, в неустанных заботах о том, чтобы полы устилали лавандой и ароматнымитравами и чтобы вино было надлежащим образом сдобрено специями. Она самаоткрывала бал в паре с двоюродным дедом, отличавшимся прекрасными способностямив этом искусстве, так как отец никогда не имел ничего общего с танцами.

После Флоренции мне все это казалось довольно банальным искучным. В том числе и воспоминания о военных походах.