Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая - Яков Шехтер

– Хочи-и-и-шь ку-у-ушать? – пропела[1]она, наклоняясь над креслом.

«Ишь, по-русски заговорила», – усмехнулся Николай Александрович.

– Да, да, если можно, то с удовольствием.

– Пожалу-у-уйста, – допела красавица, заменила поднос и двинулась к тележке.

Не поворачивая головы, Николай Александрович отпустил ее. Пройдя два шага, ничего не понявшая бедняжка встрепенулась и недоуменно оглядела пустой поднос в руках. Реакция у нее оказались не хуже чувствительности. Слегка дернув головой, она сунула поднос на нижнюю полку тележки, подхватила с верхней запечатанный и как ни в чем ни бывало затанцевала дальше.

Вторая порция пошла медленнее. Неспешно пережевывая мясо, Николай Александрович пытался проникнуть в тайну его вкуса. Последний кусок проскользнул и исчез, а тайна осталась неразгаданной. И только промокнув булочкой остатки подливы, он понял. От еды не пахло смертью…

Откинувшись на спинку кресла, Николай Александрович прикрыл глаза и приготовился слушать. Голоса возникли сразу, точно выскочив из-под опустившихся век. Старые знакомые – фальцет и баритон. Перекинувшись несколькими словами, они прокашлялись и запели. Песня потянулась грустная, жалобная. Николай Александрович разобрал только одно слово – «припечек». Мелодия убаюкивала; на всякий случай он приоткрыл глаза и еще раз оглядел спинку переднего кресла, уже спящего соседа слева и читающую газету старушку через проход. Ничего не изменилось, но выглядело иначе, будто на изображение поставили цветной фильтр. Музыка подхватила его душу, соединилась с ней и понесла в другое место. Он прикрыл глаза и поплыл.

Необычное стало приключаться с Николаем Александровичем сразу после свадьбы. Уже к концу медового месяца он с удивлением заметил, что любая женщина, на которой останавливался его взгляд, начинала ежиться и поправлять одежду. Одни искали выпавшие из-под платья бретельки, другие, краснея, тянули вверх ворот, словно Николай Александрович намеревался заглянуть к ним за пазуху, третьи одергивали юбку. Спустя полгода наблюдений женщины начали спотыкаться, а некоторые даже падать. Вскоре и жена обратила на это внимание.

– Повали-ка красотку, – смеялась она, указывая на ничего не подозревающую диву в шубе и пышной песцовой шапке. Николай Александрович вглядывался повнимательней, и – трах! – импортные сапоги разъезжались, а дива тяжело плюхалась на задницу.

Весной, через год после свадьбы, они стояли с женой на автобусной остановке, поджидая долго не идущую «семерку». Другие номера прошли уже по два раза, а «семерки» все не шла. Николай Александрович злился, курил не переставая. Мрачные мысли тяжело, будто свинцовые шары, перекатывались в начинавшей болеть голове. Жена, заметив перемену в его настроении, пыталась шутить, деланно веселым голосом болтала глупости. Наконец, подошла «семерка», и вместе с ней к остановке подбежал парень с блестящими от радости глазами. В руках он сжимал большой арбуз, вещь по весне невиданную. Николай Александрович только бровью повел, и арбуз, вырвавшись из рук парня, брякнулся оземь и разлетелся на десятки кусочков. Парень поначалу замер с открытым ртом, а потом заплакал. Ненормальный, разве так горюют по какому-то арбузу? Уж кому там он его вез: родителям, невесте или просто друзьям – неизвестно, но от обиды он так и не сел в автобус, а остался на остановке, по-мальчишески всхлипывая. Спустя несколько минут, когда внимание пассажиров заморочилось, жена крепко взяла Николая Александровича под руку и сказала тихим злым голосом:

– Ты, Николаша, держи себя в руках. Послал Господь тебе дар, так не озоруй, не мучай людей. Иначе не будет нам с тобой ни жизни нормальной, ни любви, ни покоя.

Точно в воду глядела. Сказала – и получилось. Бывают в жизни человека минуты, когда все сказанное тут же вписывается в Книгу. Ох, как осторожно нужно язык поворачивать, ох, как осторожно.

Самолет начал замедлять движение, точно влетел в гигантскую паутину. Постепенно напрягаясь, паутина выбрала слабину и принялась толкать его обратно. Николай Александрович испуганно открыл глаза. В салоне по-прежнему было тихо. Похоже, что никто не заметил ни паутины, ни замедления хода.

«Боинг» чуть вздрогнул, разрывая невидимую сеть, и, освободившись, метнулся вперед. За окном косым срезом стояли облака. Сзади – почти черные, с голубыми, наподобие вен, прожилками, прямо и спереди – седые, с розовыми вершинами. Они походили на составленные в ряд гигантские щиты. Пение изменилось: к голосам примешалось отрывистое тявканье, будто за тонкой обшивкой борта по слоистому насту облаков неслась стая голодных лисиц.

«Спи, спи, Игорь Олегович, до посадки еще четыре часа. Кто знает, когда еще спать получится».

К просьбе жены Николай Александрович отнесся самым серьезным образом. Поскольку падения происходили с теми, на ком он останавливал взгляд, Николай Александрович приучил себя смотреть в сторону, мимо собеседника. Эта элементарная мера безопасности и человеколюбия послужила пищей для множества слухов и нареканий.

– Задается, Колян, ишь рожу воротит, – вскоре отметили сотрудники. – Видать, «спиной» обзавелся, скоро в гору пойдет. Дистанцию начинает держать.

Слухи – штука обоюдоострая. Пущенные наугад, от живости воображения или избытка свободно-рабочего времени, они возвращаются в виде приказов и постановлений, позволяя автору испуганно-блаженным голосом восклицать:

– Ну, я вам говорил?

Большую часть своей жизни Николай Александрович проработал начальником БТК – бюро технического контроля на большом заводе. Поскольку предприятие относилось к Министерству станкостроения, его продукцию осторожно именовали станками. Завод был огромным, от цеха к цеху ходили автобусы, а число работников исчислялось десятками тысяч. Занимал он гигантскую площадь на окраине города, а вернее, город скромно умещался на окраине завода, поскольку и строился как жильевой придаток, место проживания и размножения рабочей силы. С юга завод омывала река, а с севера, востока и запада окаймляли бескрайние полигоны, по которым круглосуточно, рыча и плюясь вонючим дымом, носились станки.

После вуза Николая Александровича, тогда просто Колю, направили в БТК старшим контролером. За восемь лет верной службы он выбился в замначальника бюро, и на этом этапе его карьера остановилась. Продвинуться в густой массе ИТР помогали только протекция или партийная работа. Ни к тому, ни к другому Николай Александрович не ощущал ни вкуса, ни призвания. Его начальник просидел в замах двадцать лет и пробил потолок почти на пороге пенсии. Такая же судьба ждала и Колю, но помог случай.

Каждую весну заводоуправление белили, красили двери и окна. Летом обычно начинался хоровод высоких гостей, их водили по раз и навсегда выработанному маршруту, который начинался и заканчивался у дверей главного корпуса, выстроенного в помпезно-классическом стиле. В чем состоял замысел архитекторов пятидесятых, уже никто не помнил, но здание сильно походило на театр. Шуток сей факт породил немало, от малопристойных до неблагонадежных. Во всяком случае, громадные, от самого пола окна раскрывали только раз в году, при покраске, а все остальное время элита, заселявшая корпус, довольствовалась фрамугами, встроенными посреди античного великолепия.