Искусство смерти - Ален Таукебаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это все печально, ничего не скажешь… — сказал Фрагеманн. Посмотрев прямо в душу Бориса, он спросил — Вы сказали, что раньше были верующим, что вас подвигло к вере? Каков был ваш стержень?
— Я не знаю своих родителей, я вырос в интернате и там, я читал Библию. Каждый день я читал и верил. Верил, что потом все будет хорошо. Я регулярно посещал церковь, а перед сном повторял: «Господь сохранит меня от всякого зла; сохранит душу мою Господь, будет охранять выхождение мое и вхождение мое отныне и вовек».
— Должно быть Библия оставила след и на вашей семье. Как сейчас помню строки: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.». Созвучно с именами ваших членов семьи. — подметил Фрагеманн
— Быть может это то, чего мне сейчас не достает больше всего… — грустно вздохнув ответил Пустов.
— Борис, кем вы хотели быть по призванию?
— Библия на меня сильно повлияла, и я хотел стать священником. Остальные люди твердили мне, что это пустая трата времени, но я очень хотел служить людям и Господу. Так как я не получил какого-либо образования, меня забрали на войну, и знаете это ужасное чувство, когда тебя не по твоей воле заставляют убивать других людей, которых ты даже не знаешь, которые ни в чем не виновны, которые оказались там также, как и ты сам. И все это шло против моей религии. Я не хотел убивать, и не хотел быть убитым. А в довоенное время, мне приходилось работать на двух работах, чтобы прокормить семью. Я был вынужден работать грузчиком и строителем. Я слишком мало проводил времени с семьей, чтобы они могли хоть как-то жить.
— Да, печальная судьба у вас, Борис. На протяжении всей истории так было, есть и возможно будет. Вожди ведут войну своим народом, не думая об их жизнях и амбициях. Вот так вот и получается, что война — не народов, а — правителей.
— Вы правы, Фрагеманн.
После этих слов, Борис и Фрагеманн некоторое время молча глядели на безмолвные могилы. Вдруг зазвучал звон колоколов и Пустов добавил:
— Знаете Фрагеманн, сегодня не простой день. Мои две девочки родились в один день — 1 октября с разницей в два года. Это день Святой Богоматери. Сегодня у них могли быть дни рождения. И старшей — Любе сегодня могло бы исполниться 27 лет. Ровно столько, сколько было мне, когда я их видел в последний раз в своей жизни. А Вере было бы 25. Столько лет было Надежде, когда меня забрали на фронт.
После этих слов, Пустов не смог сдерживать эмоции и горько разрыдался.
— И во что же вы верите теперь? — поинтересовался Фрагеманн.
Захлебываясь в слезах, Пустов очень тихо, практически шепотом промолвил:
— Нет… Ни во что… Теперь вообще ни во что…
После этого, он добавил:
— Знаете, у веры есть ужасное свойство — угасать. Раньше я верил всем сердцем в будущее без страданий и горечи, но шло время и все происходило с точностью да наоборот. Проблем становилось все больше, а веры все меньше.
Пустов достал дешевую сигарету, которая больше походила на самокрутку, и указывая на нее сказал:
— Сначала веры было полно, да. Жизнь еще не наносила жесткие удары. Я был молод, были амбиции, была семья, жили не богато, но вместе. Все было еще впереди. — Пустов закурил сигарету и продолжил — потом призыв — Борис затянулся и продолжил — далее горячие точки — Пустов затянулся еще раз и обжег руку сигаретой — На горячих точках гибель моих товарищей — Пустов затянулся вновь, и каждая затяжка сигареты была глубже предыдущей — А потом, я вернулся к гражданской жизни, будучи инвалидом — Пустов затянулся и продолжил рассказывать — Узнал о том, что случилось с женой и детьми — Борис затянулся так сильно, как будто курит в последней раз в своей жизни — а потом алкоголь, сигареты, наркотики, долги — уже докуривая сигарету — и знаете, что от моей веры осталось после всего этого? Бычок! — Борис выкинул докуренную до конца сигарету.
Фрагеманн многозначительно посмотрел сначала на бычок, а потом на Пустова.
— Надеюсь вы услышали то, что хотели в этом разговоре. Это была, можно сказать, моя исповедь перед вами, кем бы вы ни были. Кстати говоря об этом, кто вы такой? — спросил Пустов.
— Я премного вам благодарен за этот диалог. Я — Фрагеманн, ничего более сказать не могу, но думаю в скором, вы узнаете кто я такой. На этой ноте, я вынужден покинуть вас. До встречи! — после этих слов, Фрагеманн испарился, будто бы его и не было вовсе, оставив Бориса Пустова наедине с собой на вечернем кладбище.
Глава III
Исповедь грешника
AAAA год
Это была очередная темная, но освещенная городскими огоньками парижская ночь. Город продувался легким весенним ветерком, а на небе красовались яркие звезды и полная луна. Принято считать, что Париж — это город романтики и всемирная столица любви, но это лишь та сторона Парижа, которую мы можем наблюдать. Париж, как и любой другой город таит в себе и криминальные грязные районы, и не менее грязных людей.
В одном из таких районов находился известный в узких кругах бордель, который носил говорящее название — «Gangsta's Paradise» (в переводе с английского — «Гангстерский рай»). Это помещение находилось на цокольном этаже одного старого дома. Бордель славился постоянными дебошами и потасовками, в которых всегда были замешаны бандиты, убийцы, наркоманы, жрицы любви и прочий сброд. Из-за этого, дом избегался простыми гражданами.
К борделю подъехал черный дорогой автомобиль примерно 80-х годов. Стекла были тонированные, а номера скрыты. Авто остановился у борделя и из машины вышли трое мужчин в шляпах и недешевых костюмах. Казалось, что эти джентльмены приехали из какого-то старого криминального фильма. Выйдя из машины, они направились ко входу в бордель. Подойдя к железной двери, один из мужчин нажал на кнопку, которая вызывает оператора. Тут же из динамика раздался женский голос:
— Доброй ночи, господа. С какой целью вы сюда явились?
— У нас назначена встреча, мы договаривались. — ответил мужчина
— Назовите ваши имена.
— Мое имя Джейкоб, их звать Кайл и Адам. — сказал Джейкоб, указывая на