Большая книга ужасов – 81 - Мария Некрасова

Но дед есть дед. У меня так и зазвенел в голове его голос:

– Ты понимаешь, насколько опасно для тебя общежитие?

– Российский флот смеется в лицо опасностям!

– Иди уже, флот… Дай почитать!

Ушла. Заняла свой пост у кухонного стола, чтобы было видно и двор, и подъезд, и опять занялась упражнениями.

Вдох, раз-два, выдох.

Футболисты успели разойтись, ну и ладно. Что мне, послушать некого? Лишь бы дед не влезал.

Люди не верят в телепатию, а зря. Сами же, сами однажды ни с того ни с сего тянутся позвонить подруге, чтобы тут же услышать: «А я только о тебе думала, собиралась звонить». Сами ни с того ни с сего заворачивают в магазин по дороге домой, чтобы купить что-нибудь странное, вроде огурцов с молоком, а дома потом выясняется, что именно за этим тебя и собирались отправить, когда вернешься. Сами все это вытворяют – и не верят! Потому что телепатия, видите ли, научно не обоснована. Существование таких уродов, как мы с дедом, тоже научно не обосновано, а мы – вот они, и таких, как мы, еще много. Поэтому я и не знаю толком, во что мне верить.

* * *

Вдох, раз-два, выдох.

Как будто бежишь. И со всех сторон слышны звуки, мелькают картинки… Люди не верят в телепатию, а я сижу здесь и подслушиваю их мысли.

С непривычки можно ошалеть от наплыва чужих голосов и мелькающих картинок в голове, но это самое легкое, честное слово. Люди редко изобретают вечный двигатель и даже думают о душе. Я просматривала чужие списки покупок, диагностику чужих автомобилей, слушала прилипчивые попсовые песенки и репетицию чужих ссор: «А он мне скажет… – А я ему скажу…»

Вдох, раз-два, выдох.

В моей голове мелькали постеры к фильмам, какие-то документы, обрывки разговоров. В этом потоке сложно поймать кого-нибудь одного, но в этом и была суть моей тренировки. Я мысленно прихлопнула рукой исчезающую было зеленую тетрадь, засаленную и без подписей.

Вдох, раз-два, выдох.

Внутри был рукописный текст, как бывает в тетрадях, но прочесть его я и не пыталась. Просто рассматривала тетрадь, мысленно вертя в руках так и этак, в надежде, что за ней потянется ниточка связи с хозяином.

Старая тетрадь. На обороте обложки – Гимн Советского Союза. У матери такие были, она мне показывала в воспитательных целях. И кто ж ее вспоминает-то – свою старую тетрадь?

Вдох, раз-два, выдох.

Кто здесь? Тетрадь медленно расплывалась перед мысленным взором, и вокруг становилось все темнее и темнее, только высоко справа оставалось узенькое окошечко света. Сарай.

Под ногами шуршит сено, а прямо перед носом у меня плотно, одна на другой громоздятся клетки с мелкой сеткой. В сарае темно, но я вижу, как поблескивают в темноте розоватые глаза и белый мех. Кролики.

Я протягиваю руку и тащу из дверцы ржавую консервную банку, служившую поилкой. Я уже не я, а тот, хозяин тетради. Я вижу тонкую руку с обкусанными ногтями и слышу мальчишеский голос:

– Опять опилок накидали. Свиньи вы, а не кролики!

Под ногами шуршит сено, мы выходим на свет и пару секунд жмуримся от солнца. Выплескиваем грязную воду из поилки на землю прямо у сарая, где уже нарисовалась черноватая лужа. Петух поет… В паре метров от нас – навес с дровами, чуть дальше – дом, низкий, дощатый с белыми занавесками. Сероватый штакетник огораживает двор, под ним пробиваются ростки молодой крапивы. Грязно. Весна.

Я наполняю поилку из бочки с дождевой водой и слышу, как за забором свистят. Знаю, что мне. Знаю – и не оборачиваюсь. Вжимаю голову в плечи и бегу обратно в сарай. Здесь не достанут. Здесь темно.

Затемнение, как в фильмах, длилось не больше секунды, а потом вспыхнул следующий кадр: коридор, длинный, широкий, вроде школьного. Я лежу на полу, натертом рыжей мастикой, и смотрю на облупившуюся краску на плинтусе. Кажется, меня бьют. И еще плохо вижу. Очки. Надо найти очки. Я шарю по полу и натыкаюсь на осколок. Не больно. Боль в воспоминаниях – уже не боль. Больно, когда я слышу мальчишеский хохот над самым ухом:

– Антенне очки разбили!

– Атас, директор! – И дружный топот по коридору.

Я поспешно встаю, так и не найдя проклятые очки. Судя по росту, я уже не ребенок. Или просто высокий… Ну да, Антенна же. По коридору ко мне приближается пятно в костюме – директор. Он ниже меня ростом. Он называет меня по имени-отчеству и что-то говорит, а в голове у меня одно: я преподаватель и меня поколотили школьники! Я плачу. Или просто плохо вижу и перед глазами все расплывается. Мимо пробегают пятна в темных костюмах и красных пионерских галстуках. Это ж какой год?

Картинка уплыла: мой абонент не стал вспоминать, что было дальше. Ну да, я бы тоже не стала.

…И все-таки мне сегодня повезло! Такое, как мне показал неизвестный Антенна, увидишь не каждый день. Похоже, какой-то старичок на лавочке вспоминал юность. Или даже перечитывал старый дневник – тетрадь же откуда-то взялась?

За такие подробные воспоминания хотелось поблагодарить: мне редко перепадает что-то интереснее списка покупок. Я послала старичку Антенне изображение заката над морем и пожелала удачи. Надеюсь, у него уже все наладилось.

Я сидела на подоконнике в комнате деда. На улице давно стемнело, и слепая створка окна, забитая фанерой еще с лета, выглядела светлее соседней, что со стеклом. В комнате из-за этой забитой створки всегда полумрак, и дед даже днем читает при свете ночника. И не сразу замечает, когда уже темно. От окна дуло. От этого шевелилась прилипшая к тумбочке волосина в засохшей капле сладкого чая.

Дед читал свои любимые мифы (подозреваю, что по десятому разу), завернувшись до ушей в плед. Он сидел на диване, опершись на стену, и его силуэт четко совпадал с пятном на обоях, протертом за годы такого сидения над книгой. По-моему, это уныло: много лет сидеть в одной и той же позе, как памятник, чтобы протереть на обоях пятно. Я думаю, дед, прежде чем сесть, к нему еще и примеряется, чтобы совпадать идеально. Вру. Паясничаю. Просто уже темно, а дед как будто не замечает. Бесит. Не люблю волноваться одна, от этого чувствуешь себя параноиком.

Из-за облаков торчала полная луна и кое-как освещала ветку дерева напротив окна. Ниже темно. Фонарь у подъезда я тюкнула еще засветло: не хочу, чтобы соседи увидели меня красивую. Конечно, получила по шее от деда за вандализм, но с тем же успехом можно наказывать кошку за то, что она не любит купаться. Дед, конечно, это понимает, но препод в нем сильнее зверя, отсюда все наши проблемы.

Дед шумно перевернул страницу, когда я почувствовала знакомую ломоту в костях. К некоторым вещам невозможно привыкнуть, как ни хорохорься. Я потерла ладони друг о друга, чтобы еще пару секунд чувствовать себя человеком. А ломота становилась все сильнее.

Больно. Все-таки это больно. Не так, чтобы визжать и корчиться, как в кино, но хватает. Ломило суставы, кости и даже где-то в животе, где костей-то нет. Кто носил брекеты или аппарат Илизарова, может в какой-то мере это представить. Кажется, у меня на каждой косточке по такому аппарату.