Сама виновата - Мария Воронова

Кроме публикаций в периодической печати, у Полины вышел сборник, которого, естественно, днем с огнем было не сыскать в книжных магазинах, иногда она выступала с творческими вечерами, и билеты туда тоже было не купить, все известные Ирине девочки от десяти до шестнадцати лет со страстью переписывали стихи Полины в свои песенники, так что Ирина слегка даже удивилась, что ее любимая телепередача настолько хороша, что держит руку на пульсе эпохи и приглашает тех, кого людям действительно хочется видеть.

– Когда я думаю, что мне выпала честь выражать мысли целого поколения, – говорила Полина с экрана, – я чувствую огромный страх и огромную ответственность. Кто я такая, чтобы говорить за всех, но с другой стороны, если природа наделила меня способностями, я не имею права отказываться от своего жребия. На фестивале в Венеции было так волнительно…

– Не волнительно, а волнующе, – перебил Кирилл, так что Ирина не расслышала, что Полина говорит дальше, – уж коли ты поэт, так надо знать такие вещи.

Ирина украдкой поморщилась. Было неприятно, что Кирилл завидует, но его можно понять. Он пишет стихи другие, но, наверное, ничуть не хуже, чем Полина, только она признанный в мире мастер слова, а Кирилл – всего лишь кузнец с нелепыми амбициями, неформал и антисоветчик.

Чтобы не выдать своих чувств, она с преувеличенным вниманием уставилась в телевизор, где теперь показывали пожилую женщину в вязаном берете.

– Полиночка с шестого класса практически была на домашнем обучении, – говорила женщина, волнуясь, – очень ранимая, болезненная, тонко чувствующая девочка. Мне сразу было ясно, что она что-то пишет, но она много лет стеснялась показать свои стихи. Таким талантливым ребятам вообще приходится нелегко, дети не любят особенных, часто стараются их оттолкнуть, а то и унизить. Мы, педагоги, конечно, шли девочке навстречу, поскольку понимали, что она уникально одарена…

Ирина взглянула на мужа. Бедняга, он даже тяжелым детством похвастаться не может, рос обычным среднестатистическим хулиганом, без всякой непонятности, без «я не такой, как все», что в последнее время стало модным.

Полнокровный уравновешенный мужик, разве может он претендовать на роль великого поэта, даже со всем своим богатым прошлым? Подумаешь, кормил семью с шестнадцати лет, служил на подводной лодке, был ложно обвинен в серии убийств и безвинно сидел в тюрьме, стоял у истоков ленинградского рок-движения и является его признанным корифеем, хоть сейчас и отошел от дел… Но он обычный, простой и понятный парень с нормальными человеческими реакциями. Уникальность с ним даже рядом не ночевала, равно как тонкость и ранимость.

Ирине хотелось посмотреть до конца, но она видела, что у Кирилла портится настроение, поэтому взяла плоскогубцы, с помощью которых они переключали каналы, так как пластмассовый тумблер давно сломался.

– Да смотри, она ж тебе нравится, – сказал Кирилл.

– А тебе нет?

– Не знаю. Что-то в ней фальшивое, как искусственные цветы.

Ирина пожала плечами. На экране появился известный поэт и принялся нахваливать Полину. Слова «открытие», «поколение», «обостренная чувствительность», «обнаженные нервы», «уникальный талант» так и сыпались из его уст.

Муж молчал, но Ирина на всякий случай убрала звук до минимума.

Она согласна с поэтом, но Кириллу, наверное, тяжело сознавать, что про него самого никто из литературного бомонда так никогда не скажет. Молодые ребята переписывают его песни с кассеты на кассету, поют под гитару и дешевое вино, но официально выразителем идей и чаяний поколения является Полина Поплавская, а вовсе не он.

И, конечно, очень хочется думать о ней как о дутой фигуре, которую вынесло наверх волной блата и интриг, и кормить свою самооценку банальностями, что настоящему таланту не пробиться никогда. Вот и выдумывает искусственные цветы. Иринина сестра тоже говорит, что в стихах Поплавской «чувствуется патология», ну так она сама страстно хотела быть поэтессой. Целый чемодан набила своими виршами, недавно только угомонилась.

Хотелось сказать Кириллу, что завидовать плохо, но тут же вспомнилось, как она сама до замужества люто ненавидела всех счастливых женщин. Такое уж это чувство, не щадит даже хороших людей.

– Не знаю, – промямлила она, – стихи красивые, искренние, страстные и с социальным протестом – все как ты любишь.

Кирилл усмехнулся, отвинтил от стола мясорубку, разобрал и бросил в раковину.

– Меня трудно заподозрить в любви к Карлу Марксу, но не могу не согласиться с ним в том, что нет большей низости, чем разрешенная смелость.

– При чем тут это?

– При том, – пояснил Кирилл, – что легко протестовать, когда знаешь, что тебе за это ничего не будет, и хорошо ругать тех, кто сам попросил тебя об этом, и объяснил, как именно надо это делать. Ира, любой работяга тебе скажет, что при чрезмерном давлении надо стравить пар, но осторожно, через специальный клапан. Вот тебе и пожалуйста – Полина Поплавская, рафинированная девочка из хрустального замка.

Ирина помешала на сковороде лук с морковкой и добавила ложку томатной пасты. Действительно, невозможно уже игнорировать тот печальный факт, что всем хочется ругать советскую власть, и недовольных гораздо больше, чем довольных. И дело не в том, плох коммунизм или хорош, просто надоело думать из-под палки. Самое время немножко умаслить народ, показать инакомыслие и некоторое фрондерство в самой безопасной области – в области культуры. Что плохого, если советское искусство станет не только «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»? В разумных пределах, конечно.

Но что лучше подойдет для стравливания общественного напряжения – искренний вопль человека, придавленного бетонной плитой, или жеманные возгласы красавицы, желающей привлечь к себе внимание? На крик люди чего доброго сбегутся, да и перевернут плиту, а красавице подмигнут и пойдут дальше по своим делам, только уже в хорошем настроении.

– Слушай, Кирюш, а ты не хочешь с ребятами, кстати, потусоваться?

Кирилл отрицательно покачал головой.

Но Ирина не отстала.

– А то действительно у тебя в последнее время дом – работа, работа – дом. Как у обывателя последнего. Сходи…

– Ира, я туда больше не вернусь.

– Как это?

От изумления она перестала мешать зажарку, которая немедленно пригорела. Ирина отскребла и выбросила пригоревшее, уцелевщую зажарку сгребла в кучку на середине сковороды, выключила газ. Интересно: сбылась ее мечта, муж отрекся от темного прошлого неформала, антисоветчика и гопника, можно с чистой душой избираться в Верховный Совет, как Ирина на полном серьезе планировала, а вместо радости она чувствует только разочарование.

– Но у тебя же так здорово все получалось…

– Ир, я теперь отец семейства.

– Слушай, ты нас кормишь, обеспечиваешь всех, так что в свободное время имеешь право делать все что хочешь.