Дочь Господня - Татьяна Устименко

Донельзя раздосадованная его упертой, однобокой настойчивостью, я молча ухватила Натаниэля за руку, развернула к себе спиной, открыла входную дверь и пинком выпихнула упорствующего ангела из комнаты. Возмущенно встопорщенные крылья шумно пробороздили дверные косяки, едва не вынеся резную дубовую створку. Я с грохотом захлопнула дверь, чуть не прищемив два белоснежных пера. Натаниэль разочарованно подергал бронзовую ручку, но, так и не дождавшись моей ответной реакции, тяжело вздохнул и неторопливо зашагал по длинному коридору, искоса бросая похотливые взгляды на запертые двери девичьих спален. Я прижалась ухом к замочной скважине, прислушиваясь и мысленно хихикая. Ну конечно, неужели такой завзятый сердцеед и красавец, как наш Натаниэль, покинет поле любовного боя без напускной бравады? Ведь всем известно, что весна совершенно одинаково действует как на котов, так и на молодых ангелов. Интуиция меня не подвела. Юноша остановился где-то вровень с секцией художниц, подготавливаемых для создания чудотворных икон, кашлянул, прочищая горло, и взревел, будто труба иерихонская:

Ты не ангел, но для меня,

Но для меня – ты стала святой,

Ты не ангел, но видел я,

Но видел я твой свет неземной![1]

Я восхищенно присвистнула – голос у ангела и в самом деле отменный, как и положено по небесному чину. Куда там до него какому-то писклявому, но почему-то всенародно любимому Энрике Иглесиасу. К тому же песня «Ты не ангел» известного российского певца чрезвычайно популярна на факультете «промысловиков», где и обучается Натаниэль. Да и русский у него – безупречный. «Промысловиками» у нас в аббатстве привычно называли учащихся факультета «промысла божьего», а способностью к языкам и врожденной музыкальностью исконно отличались все сыны небесные.

Но талантов исполнителя не оценили. Одна из дверей распахнулась с угрожающим скрипом, и оттуда выглянуло жутко злое, заспанное женское личико:

– Дятел! Недоносок крылатый! Петух недощипанный! – в ангела полетела увесистая ортопедическая подушка, набитая гречишной шелухой. – Кастрат недоделанный! Иди, на крыше мявкай!

Натаниэль осекся на середине фразы. До меня донеслось его разгневанное сопение:

– Дура! Я тут, понимаешь, почти серенады пою, а ты…

Но звук нескольких смачных шлепков заметно поумерил пыл непревзойденного баритона. Я злорадно хмыкнула – рука у художниц тяжелая. Подошвы сандалий Натаниэля в ускоренном темпе защелкали по паркетному полу, судя по замирающему эху – удаляясь все дальше. И на прощание до меня долетела еще одна музыкальная импровизация, куда более фривольного содержания:

Кто с утра в грехе покается,

Не трепещет пред искусом,

От любви он зря не мается,

И грешит всегда со вкусом…[2]

«С утра?» – мелькнуло в голове. Я посмотрела в сторону окна. Солнце вальяжно выползало из-за туманной линии Альп, а на развесистой буковой ветке, как раз напротив моей комнаты, сидела нарядная малиновка и с видом оперной примадонны раздувала лазоревое горлышко, собираясь спеть гимн восходящему светилу. Я хлопнула себя по лбу. Так утро ведь уже! Торопливо стянула через голову длинное ночное одеяние, напялила футболку, шорты, кроссовки и выскочила в коридор. Вихрем промчалась по всему этажу, попутно стуча в двери подруг и призывая их на пробежку. Из спаленок раздавалось недовольное ворчание, сдобренное щедрой порцией весьма пикантных словечек. Я громко расхохоталась в ответ на сердитые пожелания: «Да пошла ты к чертям, Сел!», и резво сбежала по мраморной лестнице.

Стояло самое начало февраля. Весна в наших краях начинается довольно рано, уже в последних числах января растапливая скромные кучки скудного снега и пробуждая к жизни набухшие почки деревьев. Первые робкие ростки травы торопятся пробиться на свет божий, радуя глаз нежным цветом и девственной беззащитностью. К полудню столбик термометра достигает отметки в десять градусов, но сейчас, на рассвете, температура окружающего воздуха еще способна испытывать крепость духа и бодрость тела любого, излишне самоуверенного храбреца. Бр-р-р, а прохладно, вообще-то! Плюс пять, не больше. Я зябко поежилась и прибавила ходу. Вот вам и наглядный пример демонстрации силы воли. В феврале никто, кроме меня, не отваживается выскакивать на зарядку в шортах и футболке. Наоборот, все прочие обитатели аббатства усиленно кутаются в теплые джемперы и смотрят на меня, словно на ненормальную. Но, как учит мудрый сенсей Кацуо, дух воина никогда не приживается в хилом теле. А поскольку сильнее всего в жизни я мечтала называться именно настоящим воином, то мгновенно усмирила бунтующий от холода организм несколькими энергичными упражнениями и во все нарастающем темпе помчалась по усыпанной гравием садовой дорожке. Мой излюбленный утренний маршрут три раза огибал невысокий холм, узким серпантином поднимаясь на его плоскую вершину, где размещался флигель аббата Ансельма, занимавшего пост отца-настоятеля. Я старательно выполнила китайскую дыхательную гимнастику и засмотрелась вниз, на подернутую зеленой дымкой долину.

Крохотный городок Салуццо, возле которого и располагается наша скромная обитель – аббатство ди Стаффарда, недаром называют прекраснейшей жемчужиной провинции Кунео и самым сердцем северного Пьемонта. Население городка не превышает двадцати тысяч человек, неповторимых достопримечательностей, кроме собора Сан-Бернардо, в нем нет, поэтому от наплыва туристов мы особо не страдаем. Само аббатство для посещений закрыто давно и безоговорочно особым указом Ватикана. Немногочисленные приезжие чаще всего интересуются развалинами моего фамильного замка, ныне превращенного в главную городскую тюрьму, хотя, на мой объективный взгляд, смотреть там, честно говоря, и не на что. Ничего выдающегося, обычная мрачная серая башня, одним боком выходящая на берег реки По, а другим – в предгорье Коттийских Альп. Скукотища смертная. Так что никакого возвышенного пиетета к своему наследственному землевладению я не питаю, хотя старый горбатый Джузеппе, наш главный экскурсовод и сплетник, при очередной случайной встрече всегда долго и старательно пеняет мне за открытое неуважение к родовым традициям. Типа уж кому-кому, а мне-то это совершенно не к лицу.

Вспомнив непритворный гнев восьмидесятилетнего зануды, я насмешливо хмыкнула и, отыскав глазами мрачную замковую башню, присела в низком реверансе. Будем же взаимно вежливы. Ты – древнее гнездо маркграфов де Салуццо, а я – Селестина дель-Васто, последняя наследная маркиза де Салуццо из семьи, ведущей род от графа Адальберта и Беатрисы, происходящей из линии савойских королей. Имя громкое, старинное и в наших местах – почти легендарное. Но на деле толку и пользы от титула – кот наплакал, а всяческих неудобств – полным-полно.

Я взгромоздилась на каменную садовую скамью; ее холодная и покрытая росой поверхность пророчила мне развитие скорого и бурного аднексита, сплела ноги в позе лотоса, соединила кончики указательных пальцев и попыталась сосредоточиться, мысленно открывая ментальные чакры влиянию космического астрала. Но то ли чакры у меня заржавели капитально, то ли разминалась я на этот раз не слишком старательно, но душевное очищение почему-то совсем не спешило снизойти на мою лохматую рыжую голову. Везет же Натаниэлю, вот он всегда и без особых хлопот умудряется впадать в сильнейший ментальный транс, особенно при виде пары стройных женских ног.