Оставь мир позади - Румаан Алам

– Мне понадобится помощь.

Парень, что складывал покупки в коричневые бумажные пакеты, возможно, учился в старшей школе, а может быть, и нет. Желтая футболка, каштановые волосы, а сам он весь какой-то квадратный, как будто его вырезали из куска дерева. В том, как работали его руки, было что-то волнующее, но отпуск на то и отпуск – он возбуждает, в отпуске все кажется возможным, жизнь полностью отличается от той, которой ты живешь обычно. Она, Аманда, может быть мамочкой-искусительницей, посасывающей горячий юношеский язык на парковке супермаркета Stop & Shop. Ну или она может быть просто очередной женщиной из города, что тратит слишком много денег, покупая слишком много еды.

Мальчик, а может быть, уже мужчина, сложил сумки в тележку и последовал за Амандой на парковку. Он загрузил пакеты в багажник, и она дала ему пять долларов.

Двигатель работал на холостом ходу, она сидела в машине и проверяла, ловит ли сеть. Прилив эндорфинов от поступающих электронных писем – от Джослин, Джослин, Джослин, от директора их агентства, от одного из клиентов, два послания на весь офис от ведущего менеджера проекта – имел почти такой же сексуальный эффект, как трепет от парня-упаковщика.

На работе не происходило ничего важного, но приятнее было знать это наверняка, а не беспокоиться о том, не происходит ли. Аманда включила радио. Она смутно припомнила играющую песню. Она остановилась на заправке и купила Клэю пачку «Парламента». Они были в отпуске. Этой ночью, после гамбургеров, хот-догов, цукини на гриле, после мороженого, посыпанного печеньем, и, возможно, порезанной на ломтики клубникой, они, может быть, трахнутся – не займутся любовью, как дома: в отпуске люди трахаются, потные, влажные и соблазнительно незнакомые друг другу – на чужих простынях из Pottery Barn. Затем они выйдут на улицу, скользнут в бассейн с подогревом, позволят воде отмыть их дочиста, выкурят по сигарете и поговорят о том, о чем говорят люди, женатые так давно, как они: деньги, дети, горячечные мечты о недвижимости (как хорошо было бы иметь свой собственный дом вроде этого!). Или вообще ни о чем не будут говорить – еще одна прелесть долгого брака. Посмотрят телевизор. Она двинулась обратно в крашеный кирпичный дом.

КЛЭЙ ПОВЯЗАЛ ПОЛОТЕНЦЕ НА ТАЛИИ. Жест, открывающий двойные двери, был грандиозным сам по себе. Внутри было холодно, а на улице – очень жарко. Деревья были подрезаны, чтобы не бросать тень на бассейн. От всего этого солнца кружилась голова. Его влажные ноги оставляли следы на деревянном полу. Они исчезли за секунды. Клэй прошел наискосок через кухню и вышел через боковую дверь на улицу. Достал свои сигареты из бардачка, морщась от колкого гравия. Сел на лужайке перед домом в тени дерева и закурил. Ему следовало бы чувствовать себя плохо из-за этого, но табак был скрепой нации. Курение связывало его с самой историей! Это был акт патриотизма, во всяком случае когда-то, – как владеть рабами или убивать индейцев чероки.

Приятно было сидеть на улице почти голым, кожей ощущая солнце и воздух, напоминающие, что ты просто еще одно животное. Он мог бы сидеть и полностью голым. Других домов рядом не было, не было признаков человеческой жизни, не считая фермерской палатки у дороги в полумиле от них. Когда-то они могли быть голыми все вместе: Арчи, сгусток косточек и смешков, сидящий в одной ванне с родителями, – но из такого вырастаешь, если только ты не хиппи.

Он не слышал, как дети плавают в бассейне. Дом между ними был не такой уж большой, но деревья поглощали шум, как вата – кровь. Клэй чувствовал себя в безопасности, любимым, обласканным, массив изгороди отрезал его от внешнего мира. Как будто наяву он вообразил Аманду, как она дрейфует на надувном матрасе и старается делать это с достоинством (дело сложное: даже уткам это почему-то не удается, покачивание на воде – это всегда смешно) и читает журнал Elle. Клэй развязал полотенце и откинулся назад. Трава покалывала спину. Он смотрел в небо. Не особо задумываясь об этом – но вроде как и задумываясь, – он заскользил правой рукой вниз по телу, нащупал пенис, холодный и сморщенный от воды. Отпуск – он возбуждает.

Клэй чувствовал себя легким, раскованным, хотя его и так сковывало немногое. Ему нужно было написать рецензию на книгу для «Литературного обозрения “Нью-Йорк таймс”», и он привез с собой ноутбук. Требовалось всего девятьсот слов. Через пару часов он уложит семейство спать, наполнит стакан водкой со льдом и сядет на террасе без рубашки. Ноутбук будет освещать ночь, он будет курить сигареты, и мысли придут, а за ними – и девятьсот слов. Клэй был усердным, но еще (он знал это) немного ленивым. Он хотел, чтобы его просили писать для «Литературного обозрения “Нью-Йорк таймс”», но собственно писать ему ничего не хотелось.

У Клэя была постоянная ставка профессора, у Аманды – должность директора, но у них не было таких ровных полов и центрального кондиционера. Ключ к успеху заключался в том, чтобы иметь преуспевших родителей. Тем не менее на неделю они могли изобразить, что они тут хозяева. Его пенис, дрожа, дернулся к солнцу, как приветствие в йоге, а затем застыл, очарованный домом. Мраморные столешницы, стиральная машина Miele, и член Клэя полностью встал, навис над животом, как стрелка компаса.

Клэй виновато затушил сигарету. Он никогда не обходился без мятных леденцов или жевательной резинки. Он повязал полотенце вокруг талии и вошел в дом. Из-под столешницы выскользнуло мусорное ведро на роликах. Клэй поместил окурок под кран (что, если бы он сжег дом?) и закопал в мусоре. Стеклянный диспенсер у раковины было наполнен лимонным мылом. Из окна было видно семью. Роуз была занята какой-то своей игрой. Арчи подтягивался на трамплине, поднимая тощее тело к небу, – его костлявые плечи розовели, как полусырое мясо.

Иногда, глядя на семью, он чувствовал всепоглощающее желание что-то совершить для них. Я построю вам дом или свяжу вам свитер, чего бы мне это ни стоило. Нас преследуют волки? Я превращу свое тело в мост, чтобы вы могли пересечь овраг. Они были для него важнее всего, но, конечно, они этого не понимали, потому что таков родительский договор. Клэй нашел бейсбольный матч по радио, хотя бейсбол его не интересовал. Трансляция убаюкивала – все равно что слушать сказку на ночь. Клэй бросил две упаковки сырого мяса в большую миску – Арчи съест три гамбургера, – нарезал кубиками белый лук, смешал его с мясом, добавил щепотку соли и молотого перца, капнул вустерширского соуса, как капают духами на запястье. Он слепил гамбургеры и выложил их на тарелку. Клэй нарезал сыр на ломтики, разрезал булочки пополам. Полотенце сползало с талии, поэтому он смыл сырое мясо с рук и завязал потуже. Наполнил стеклянную миску картофельными чипсами и отнес еду на улицу. Каждый шаг ощущался знакомым, как будто он готовил летние ужины на этой кухне всю свою жизнь.

– Скоро ужин, – позвал он. Никто не принял этого к сведению. Клэй включил газ и щелкнул длинной зажигалкой, чтобы разжечь огонь. Полуголый, он занимался сырым мясом, думая, что в этот момент он, должно быть, похож на пещерного человека, на какого-то давно забытого предка. А кто сможет опровергнуть, что тот никогда не стоял на этом самом месте? Тысячелетия назад или даже несколько столетий, какой-то ирокез без рубашки и в набедренной повязке из шкур разжигал огонь, чтобы плоть от плоти его вкусила плоти. При мысли об этом он улыбнулся.