Холодное блюдо - Евгений Щепетнов

Скандала не было. По большому счету, арестант сказал все, что хотелось знать инквизитору, и немного больше того. Потому к палачу не были применены никакие меры наказания. Так… лишили недельного жалованья, и все. Разве это наказание?

Ерунда.

Мертвого лекаря сунули в железную клетку и вывесили ее на площади Правосудия, прикрепив к клетке широкую деревянную доску, на которой указаны преступления покойника: заговор с целью свержения трона, убийства, занятия черной магией!

Прежде чем сунуть покойника в клетку, палач хорошенько прижег его раскаленным железом, сунув раскаленный докрасна прут в самое чувствительное для мужчин место… Покойник не закричал, не задергался – лежал себе, как и положено покойникам, и таращился мертвыми глазами в закопченный дочерна сводчатый потолок пыточной.

Конечно, это была обыкновенная формальность – положено проверить, не притворяется ли покойником хитрый арестант, вот и проверили. Только что там было проверять, когда сердце не бьется, дыхания нет и кожа по цвету, как у нормального покойника! И холоден, как труп, коим, собственно, и является. Но только вот по инструкции положено зафиксировать смерть арестанта – значит, это нужно сделать. При двух свидетелях из инквизиции – это само собой разумеется! При двух угрюмых, кислых рожах, при виде которых скиснет и молоко.

Освидетельствовали, составили заключение о смерти арестанта – все. Дело закрыто. Уносите труп!

Одинокий, почти погасший факел яростно трепетал на полночном ветру, отчаянно сопротивляясь наступавшей тьме. Морской ветер, пахнущий заморскими странами, гниющими водорослями и пряностями, играл обрывками окровавленной ткани, болтающейся на покрытом ранами трупе несчастного, приговоренного к ужасной участи: лишиться перерождения, обреченного вечно скитаться между мирами в Сером Мире, где нет ни времени, ни жизни – ничего, кроме отчаяния и вечности. Все, кто не упокоен, не погребен в земле, не сожжен в погребальном костре, обречены на вечное скитание. И нет для покойного более страшной участи, чем болтаться над землей в тесной маленькой клетке, постепенно превращаясь в объеденные насекомыми и птицами белые кости.

Вон их сколько, этих несчастных, «удостоенных» страшного наказания, – ряды и ряды клеток, в которых лежат останки самых важных, самых страшных государственных преступников. Тех, кто на самом деле злоумышлял против Трона, тех, кто «прославился» своими преступными планами и ужасными деяниями.

Под висящими клетками на камне площади чернели темные пятна – туда из последнего пристанища авантюристов и преступников стекали их бренные останки, превратившиеся в смердящую, мерзкую жижу.

Стражи, которые сейчас сидели в будке, допив бутыль вина и подремывая на своем посту, должны были следить за тем, чтобы никто не подходил близко к клеткам и не рвал траву, которая пробивалась сквозь камни, политая сочными человеческими останками. Говорили, что, если эту траву сорвет чернокнижник, занимающийся запретной магией, он сможет из нее создать снадобье для особо изощренных заклинаний, насылающих порчу и лишающих людей всего, что им дорого – здоровья и самой жизни.

Но стражникам было плевать и на людей, и на трупы, да и не видели они никогда никаких чернокнижников, крадущихся к клеткам под покровом ночи. Да не только ночью, и днем-то никто не осмелится с эдакой целью подойти к этим самым клеткам, страшным напоминаниям о совершенных преступлениях и последующей за ними кары.

Честно сказать, стражники, тертые и трепанные жизнью, познавшие ее на пыльных и небезопасных улицах столицы, не верили ни в каких чернокнижников, по жизненному своему опыту полагая: если власть захочет тебя убить, она придумает для того любые обоснования. И чем хуже других причин для казни обоснование «занятия черной магией»? Про любого возьми да и скажи, что он занимается черной магией! Инквизиция припалит ему причиндалы – вот и сознался супостат. Не он первый, не он последний. Так что не нужно придумывать всякую ерунду, наваливая на бедных, очень бедных стражников ненужные им обязанности! И дремлют стражники в уютной, пропахшей потом, портянками и вином будке, и видят сны о том, как они сладко пьют и сладко закусывают. Сопят красные носы, шлепают толстые губы – сны хорошие, сны сладкие, много вина, много закуски, много прекрасных девушек, истово мечтающих о ядреном теле сорокалетнего стражника, потерявшего передние зубы в кабацкой драке за обладание трактирной шлюхой.

Зубы дело наживное, можно и вырастить – лекари-маги творят чудеса. Что там зубы, даже руки-ноги можно отрастить, если есть деньги! Но только денег нет. И наверное, уже и не будет. Только во сне можно стать красивым, статным, молодым и богатым. Так что лучше почаще и подольше спать. Никому не нужны сгнившие и не очень трупы государственных преступников.

Хороший пост – возле трупов. Тихий, спокойный. Даром что слегка пованивает.

Труп в маленькой клетке шевельнулся, распрямляя скрюченные ноги, почерневшие от копоти и ожогов. Это больно, когда к пяткам подносят горящие факелы. Очень больно. Невыносимо больно.

«Труп» застонал – жалобно, утробно, идущим глубоко из груди стоном, но тихо, так тихо, что стон смог бы расслышать только тот, кто стоит почти вплотную к покрытой бурой ржавчиной и черными потеками клетке. И уж точно этот стон не услышат из стражницкой будки.

Через пять или десять минут «труп» сел, откинувшись на прутья решетки – широкие, чтобы желающие могли как следует приложить преступника брошенным камнем, но недостаточно широкие, чтобы арестант смог сквозь них просочиться. И толстые – даже если ты могуч, как бык, шансов разогнуть прутья нет никаких. Хотя какие шансы могут быть у покалеченных пытками людей, брошенных умирать в эти средоточия страданий? Из клетки выходят только в виде костей. И никак иначе.

Но «бывший труп» так не считал. Он поднял окровавленные, искалеченные руки, подвигал ими в воздухе, выписывая странные, прихотливые фигуры, и… что-то щелкнуло, негромко, но отчетливо – металлический звук, похожий на то, как если бы кто-то открыл замок ключом или отмычкой.

Это и был замок. Здоровенный, тот, что висел на клетке, отрезая для пленника дорогу на волю, тот, ключ к которому висел на здоровенной связке ключей от всех клеток на площади.

Рука пленника, ранее бывшего трупом, протянулась вперед, и замок медленно приподнялся, покинув свое ложе, в котором он собирался отдыхать долгие месяцы, а то и годы, пропитываясь запахом тлена. Дверца так же медленно, тихо растворилась и застыла в ночной мгле, посвистывая на ночном ветру ржавыми прутьями.

«Труп» подполз к краю клетки, перегнулся через порожек и перевалился через него, застонав, попытавшись повиснуть, вцепившись руками в прутья клетки. Левая, искалеченная, рука не выдержала, сломанные пальцы не желали работать как надо, распухшие, превратившиеся в раздавленные куски мяса, они не сработали, причинив их хозяину невероятную, мучительную боль, едва не лишившую сознания. Если бы не способность убирать болевые ощущения, если бы не многолетние тренировки, медитации, скорее всего, пленник так и остался бы лежать там, под клеткой, бесчувственным полутрупом дождавшись утреннего обхода стражи. Но нет – железная воля, управляющая искалеченным телом, погасила боль до терпимого уровня, и, когда распухшие ноги ударились в твердую булыжную мостовую, их хозяин был в ясном уме и твердой памяти. Ему было больно, но он мог идти и мог думать.