Теснина - Майкл Коннелли

– Не могу. По крайней мере сейчас.

– Да почему же? Что мешает-то? Вам вообще не стоило сюда приезжать. Звоните в ФБР! Свяжитесь с коллегами Терри, они возьмутся за дело. Поверьте, я знаю, что говорю.

Грасиэла поднялась с кушетки, подошла к раздвижной двери и выглянула наружу. В такие дни, как сегодня, смог сгущается настолько, что кажется – вот-вот высечется искра.

– Подумайте, вы ведь детектив. Кто-то убил Терри. В случайность я не верю – речь идет о двух разных лекарствах в двух разных ампулах. Тут все было рассчитано. Возникает вопрос: кто имел доступ к лекарствам мужа? У кого был мотив? Ясно, что для начала заинтересуются мной, вполне возможно, дальше и копать не будут. У меня двое детей. Рисковать их благополучием я не могу. – Грасиэла посмотрела на меня. – А моей вины тут нет.

– А какой у вас мог быть мотив?

– Во-первых, деньги. У Терри остался страховой полис – еще с фэбээровских времен.

– Во-первых? Значит, есть и "во-вторых"?

Грасиэла потупилась.

– Я любила мужа. Но у нас возникли... неурядицы. Последние несколько недель Терри вообще не показывался дома, даже ночевал на яхте. Может, потому он и согласился на такой длинный рейс. Обычно брал пассажиров только на день.

– Что за неурядицы? Поймите, Грасиэла, если я возьмусь за это дело, мне надо знать все.

Она недоуменно пожала плечами, но все же заговорила:

– Мы жили на острове, и в какой-то момент это перестало мне нравиться. Не думаю, что для соседей было неожиданным мое желание перебраться на материк. Проблема, однако, заключалась в том, что после отставки Терри боялся за детей. Боялся всего мира. Он хотел спрятать детей. А я – нет. Я считала, что они должны жить среди ровесников, готовиться к встрече с миром.

– И это все?

– Не все. Мне не нравилось, что он по-прежнему брался за расследования.

Я поднялся, подошел к Грасиэле и потянул за ручку двери, впуская в комнату свежий воздух. Надо было сразу ее открыть, здесь ведь такая затхлость, что дышать нечем. Меня не было две недели.

– Что за расследования?

– Он был вроде вас. Никак не мог успокоиться, если преступнику удавалось ускользнуть. У него остались досье – тяжеленные ящики с карточками, он держал их на яхте.

Да, припоминаю, хотя сам-то я к Терри давненько не заглядывал. На носу яхты была большая каюта, которую он переоборудовал под рабочий кабинет. Там-то, от самого пола до подвесной койки, и громоздилась эта картотека.

– Долгое время он скрывал это от меня, потом все стало очевидно и мы перестали притворяться. В последние несколько месяцев он часто ездил на материк. В перерывах между рейсами. Мне это очень не нравилось, у нас вспыхивали ссоры, но Терри говорил, что он просто не может оставить все как есть.

– Одно дело вел? Или много?

– Не знаю. Он никогда не говорил, чем занят, да я и не спрашивала. Какая разница? Мне просто хотелось, чтобы он бросил опасные вещи. Чтобы проводил время с детьми, а не с этой публикой.

– С какой публикой?

– Ну, с людьми, которые так его занимали. С убийцами и их жертвами. С их семьями. Они его притягивали как магнит. Порой мне казалось, будто они для него важнее, чем мы, семья.

Грасиэла снова выглянула наружу. Доносившийся через открытую дверь шум машин напоминал отдаленный гром аплодисментов, словно пробегавшее внизу шоссе было стадионом, где ведутся нескончаемые спортивные игры. Я вышел на террасу, посмотрел на живую изгородь и подумал о той борьбе не на жизнь, а на смерть, что развернулась здесь год назад. В той борьбе я уцелел, чтобы, как Терри Маккалеб, обнаружить, что я – отец. Через несколько месяцев я научился различать в глазах Мэдди то, что, по словам Терри, он уже видел в глазах своей дочери. Собственно, если бы не он, я бы и искать ничего не стал. Так что я его должник.

Грасиэла подошла ко мне:

– Ну так как, беретесь? Я верю тому, что говорил о вас муж. И верю, что вы в силах помочь мне... и ему.

А может, и себе, подумал я, но промолчал. Перевел взгляд на шоссе, где солнце отражалось от лобовых автомобильных стекол. Выглядело все это так, будто в меня вперились тысячи блестящих серебряных глаз.

– Берусь, – решился я.

Начал я свои разыскания с доков в Сан-Педро. Мне всегда здесь нравилось, только бывать приходилось редко, даже не знаю почему. О таких вещах забываешь, и лишь потом, когда случается вернуться, вспоминаешь, как тут хорошо. Впервые я появился здесь шестнадцатилетним бродяжкой. Спустился в доки гавани Габриэла и задержался на многие дни, наблюдая за швартующимися рыбацкими судами с тунцом и постепенно покрываясь наколками. Ночью я устраивался на буксире с нежным названием "Бутон". Доступ туда был открыт всегда. До тех самых пор, пока начальник дока не вернул меня приемным родителям. На костяшках моих пальцев красовалась татуировка: "Держись!"

Сама-то гавань Габриэла, впрочем, появилась позднее. Сейчас это уже не те доки, где я болтался столько лет назад. Теперь тут швартуются прогулочные яхты. За запертыми воротами возвышаются сотни мачт – прямо лес после пожара. А за ними – яхты моторные, иные миллионы стоят.

Но не все. Яхта Бадди Локриджа меньше всего напоминала плавучий дворец. Локридж, ставший в последнее время, по словам Грасиэлы Маккалеб, партнером и лучшим другом ее мужа, жил на паруснике длиною в тридцать два фута. Вы бы ему дали, впрочем, все шестьдесят, столько всего умещалось на его палубе. Настоящая свалка, право! Не сама яхта, а то, во что ее превратили. Живи Локридж в коттедже, во дворе бы у него теснилось множество машин на приколе, а комнаты были бы забиты пачками старых газет.

Он перехватил меня прямо у причала. Выполз из каюты в шортах, сандалиях и футболке, застиранной до того, что надпись на груди прочитать уже не было шансов. Грасиэла упредила звонком мое появление, и парень знал, что я хочу поговорить с ним, хотя не догадывался о чем.

– Итак, – начал он, ступая на причал, – Грасиэла говорила, якобы вас интересуют обстоятельства смерти Терри, верно? Вас страховка интересует... или что?

– Что-то вроде этого.

– Частное расследование, так следует понимать?

– Верно.

Он потребовал документы, и я показал ему заламинированный экземпляр лицензии, которую мне прислали из Сакраменто. Прочитав отпечатанное имя, он с удивлением округлил глаза:

– Иероним Босх. Разве так не художника безумного звали?

Не часто встретишься с такими знатоками. Это кое-что говорит о Бадди Локридже.

– Одни считают его безумным. Иные полагают, что он в точности предсказал будущее.

Лицензия, похоже, удовлетворила Локриджа. Он согласился поговорить со мной – на яхте или в бакалее, где можно выпить по чашке кофе. Вообще-то неплохо бы взглянуть на его дом-яхту вблизи, это основа любого расследования, но рановато мне демонстрировать свои намерения. И я сказал, что кофе – отличная идея.