Я хочу от тебя сына - Дина Ареева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иду обратно в комнату, но по дороге сворачиваю к кабинету директрисы. Если Тимур там, я попрошу его проколоть Соньке уши. Сам он, конечно, прокалывать не станет, пусть Инну попросит, в любой парикмахерской можно проколоть. Я бы ее сама отвела, но у меня нет денег.
Захожу в приемную, секретаря на месте нет, а из кабинета доносятся голоса Борисовны и Тимура.
Я не люблю подслушивать, нет, оно само собой получается. Я слышу свое имя, и ноги будто прирастают к полу.
— Зачем ты ходишь, Тим, зачем душу ей бередишь? — Борисовна выговаривает не зло, а как-то устало. — Разве ты не видишь, она влюблена в тебя? И это не детская блажь, детская прошла бы давно. А это уже четыре года длится.
— Я не могу ее бросить, Татьяна Борисовна, — голос Тимура звучит глухо, вымученно, — почему мне ее не отдают? Я клянусь, что у меня и в мыслях ничего нет. Но ей нельзя здесь, она такая домашняя девочка, у меня сердце переворачивается, когда о ней думаю.
— Потому что ты мужик, молодой здоровый мужик. Кто в здравом уме ее тебе отдаст? Год-два, и она взрослеть начнет, что ты с ней будешь делать, особенно учитывая то, чем ты занимаешься?
— Няньку ей найму, гувернантку, репетиторов разных… На кружки возить буду.
— Ты женись, детей нарожай и нанимай им мамок-нянек.
— Но Татьяна Борисовна, я…
— Послушай, Тим, — теперь и директриса говорит вымученно, — у девочки такая трагедия, семью вырезали, мы ей так и не сказали, тут психолог хороший нужен. А у нас сам знаешь как с психологами, вот обещали прислать новенькую, подождем, может, с этой повезет. А с Доминикой очень все непросто. На, посмотри, что я у нее под подушкой нашла, это же она тебе пишет, Тимур…
У меня немеют ноги и холодеют пальцы. Семью вырезали… Кажется, что потолок отделяется и падает на голову. Я делаю шаг вперед и хватаюсь за ручку, чтобы не упасть.
Дверь открывается, вижу Тимура с моей тетрадкой в руках, его лицо мрачное и угрюмое. Они с Борисовной вдвоем оборачиваются, и на секунду наши с Талером взгляды встречаются.
С силой толкаю дверь и вылетаю в коридор. Откуда они и берутся, силы.
— Доминика! — слышу сзади требовательное директорское.
— Доминика! — несется вслед полный отчаяния крик.
А я бегу. Бегу не разбирая дороги, слетаю вниз по лестнице и мчусь к выходу. Калитка заперта, я вскарабкиваюсь на забор и прыгаю вниз. Приземляюсь как кошка, на все четые конечности.
Ободранные коленки и ладони пекут, а я вылетаю на улицу и бегу.
Их нет, их никого нет. Я знала, давно поняла, что никто никуда не уезжал, но что так… Где это произошло, в нашей квартире? И что это для меня меняет?
Гул мотора, визг тормозов — дальше я помню только фрагменты. Голубое небо с белой тучкой, похожей на слона. Видно плохо, потому что по лицу течет что-то теплое и густое.
Помню перекошенное от страха лицо Тимура, который склонился надо мной и что-то пытается сказать, но не может, только сипит. И мне становится его жалко.
Тим Талер никогда не улыбался, по крайней мере, никто этого не видел. Я тоже никогда не видела, зато один раз в жизни я видела, как он плакал.
Шесть лет назад
Я сижу в коляске на пирсе и кормлю чаек. После того, как меня сбила машина, я второй год передвигаюсь с помощью инвалидной коляски. И уже полгода нахожусь в санатории на берегу моря.
Здесь всякие процедуры и грязи. Доктора говорят, что прогнозы хорошие и я пойду, надо просто разрабатывать ноги. Я верю, потому и не переживаю. И еще я знаю, что сюда меня привезли по настоянию Тимура, он оплатил лечение и реабилитацию, и я не знаю, как мне донести до него, как я ему благодарна.
Нашу Борисовну сначала чуть не посадили, затем на время отстранили от должности. Все решили что я убежала, потому что узнала о родителях, а я убежала, потому что узнала, что Тимур хотел забрать меня из детдома, а ему не дали.
Но потом выяснилось, что в детдоме долгое время отсутствовал психолог, директриса писала письма в разные инстанции. А сообщать ребенку о гибели родителей без психологической подготовки нельзя. В общем, Борисовну оставили, и я была рада.
Она может и нервная немного, но хорошая. И она все правильно говорила Тимуру, вот только для меня такая правда оказалась убийственной, и я даже рада была, что оставила детдом.
Сначала я долго лежала в больнице, потом меня перевезли в какой-то медицинский центр с очень крутым оборудованием. Меня клали на длинную лежанку и завозили в такую капсулу, как в фантастических фильмах. Потом обратно вывозили, и мне очень нравилось.
Потом врачи решили, что лечить мне больше нечего, нужно просто ждать, когда я встану. А я боялась, дико боялась потерять равновесие и упасть. Меня пробовали поднимать на костыли, но я сползала обратно в кресло.
Наверное, это правда, я не хочу ходить. Не хочу возвращаться в детдом, не хочу снова ждать. Здесь хорошо, у моря. Я здесь кормлю чаек, ко мне приходит настоящая кошка и запрыгивает на колени. Я ее глажу, а она мурчит, не то что мой Лаки.
Со мной гуляет санитарка, она добрая, здесь весь персонал добрый. Никто не кричит и не ругается, потому мне нравится жить в кресле.
Чайки пугливо взлетают, и я вижу фигуру, которая идет ко мне по пирсу. В груди замирает и перехватывает дыхание. Это Тимур, я узнаю его сразу же, хоть мы столько не виделись. Как же я ему рада! Но показывать нельзя, я откуда-то знаю, что ему это не понравится. Он чувствует себя виноватым, а я не хочу его добивать. И поэтому просто здороваюсь.
— Здравствуй, Тимур.
— Здравствуй, Доминика.
Мы молчим, мне просто хорошо, потому что он рядом, а он — потому что собирается с духом.
— Почему ты упираешься, Доминика? — спрашивает Тим, и я от удивления приоткрываю рот.
— Что?
— Я говорил с твоим лечащим врачом. Ты можешь ходить, но не хочешь. Почему?
«Потому что я тебя люблю. Потому что боюсь, что ты перестанешь думать обо мне. Потому что мне лучше быть инвалидом, чем чувствовать свою ненужность…»
— Потому что мне страшно.
— Чего ты боишься?
— Что у меня ничего не выйдет. А если выйдет, мне снова придется вернуться в детдом.
— Послушай, девочка, — он присаживается перед креслом на корточки, и у меня сжимается сердце от того, какой у него измученный вид, — я пытался забрать тебя, но у меня ничего не вышло. Мне тебя не отдают. Я чужой тебе, у нас недостаточная разница в возрасте, слишком много препятствий.
Я внезапно замечаю, что он действительно повзрослел, мой Тим Талер.
— Сколько тебе сейчас лет, Тимур? — тихо спрашиваю.
— Двадцать шесть. Это мало, Доминика, слишком мало, чтобы я мог стать твоим опекуном.