Яичко Гитлера - Николай Норд

— Я Адольф Гитлер! — гордо и с металлом в голосе выкрикнул молодой человек. — Ты еще услышишь обо мне, насекомое! — уже тише и глуше, с шипящим присвистом, проговорил юноша, отчего слова его прозвучали зловеще.

В это время откуда-то издалека, из надвигающейся из-за горизонта свинцовой, мрачной тучи, полыхнула молния, и следом прокатились раскаты далекого грома.

Дворник обернулся к Адольфу и оперся на метлу. Что-то в выражении лица этого парня, заставило его сдвинуть картуз на затылок, а потом и вовсе снять его. Он даже дернулся было, чтобы склониться перед ним в поклоне, но, то ли опомнился, то ли сдержался и лишь обескуражено хлопал белесыми ресницами круглых поросячьих своих глаз.

А молодой человек, отвернулся и сел на скамью, тут же забыв про старого моряка. Он прикрыл глаза и снова мысленно стал проигрывать только что пережитую встречу, снова пытался восстановить в памяти открывшееся ему видение, но картинка, почему-то, никак не складывалась. Мало того, на нее теперь не было даже никакого намека, а один только черный, дымный провал, оставлявший в перегретом мозгу лишь невыразимое возбуждение, временами граничащее с каким-то нечеловеческим, животным экстазом, от которого потряхивало коленки.

Когда Адольф открыл глаза, то в первую минуту не смог даже сообразить, где и в каком времени он находится — так все перемешалось в его голове: и места и эпохи. Ни к кому не обращаясь, а как бы сам с собой разговаривая, он вопросил:

— Какой сейчас год?

Дворник, так и остававшийся неподвижно стоять невдалеке и все это время с неподдельным интересом наблюдавший за юношей, почтительно отозвался:

— 1912-ый, герр Гитлер…

5 октября 1916 года. Речка Сомме вблизи Ле Баргюр, Франция…

Англичане наступали мелкими перебежками, прикрываясь корпусом своего страшного танка «Марк» I, получивший у немецких солдат прозвище «самец» за то, что он превосходил габаритами все другие танки Первой Мировой войны. Он наползал на немецкие позиции, свободно проникая через проволочные заграждения, изрыгая из себя сполохи огненных пушечных залпов и стуча пулеметом, осыпавшего обороняющихся роями визжащих пуль.

На этом участке фронта у немцев не было пушек, и остановить страшного монстра пулеметами и винтовками не представлялось возможным. И среди кайзеровских солдат, впервые увидевших железное чудище на гусеницах, началась паника: кто-то от ужаса сходил с ума, а кое-кто попросту стал драпать с позиций, несмотря на отчаянные призывы командиров, вернуться назад.

Адольф был храбрым бойцом, он был на фронте почти с самого начала войны, имел звание ефрейтора и уже был награжден Железным крестом. Он презирал трусов, и сейчас сидел в окопе, вжавшись головой в земляной вал и оставив между ним и каской лишь узкую щелочку для глаз. Рука его судорожно сжимала связку гранат, и он пристально следил за надвигающейся на него стальной махиной, ожидая момент, когда та приблизится настолько, чтобы он смог совершить в нее прицельный бросок. Когда до танка оставалось не более десятка метров, Адольф швырнул в него тяжелую связку.

Рвануло так, что задрожало под ногами, ввысь взметнулся столб жаркого пламени — очевидно осколками пробило бензобак или взорвалась боеукладка. Железная сатанина вздрогнула и остановилась, а пушка на башне безвольно свесилась вниз. Из подбитой машины выпрыгнул лишь один единственный горящий танкист, остальные, видимо, мгновенно погибли внутри пылающей махины. Спасшийся танкист и не думал никуда бежать, а, душераздирающе крича, принялся кататься по земле, пытаясь сбить с себя пламя. На помощь ему никто не пришел — английские солдаты поспешно отступали, а немцам не было до него никакого дела. Они, воодушевленные небывалым успехом, повыскакивали из окопов и с победным кличем бросились на противника в стремительную атаку. Подключились к ней вторым эшелоном и вернувшиеся в строй паникеры, еще минуту назад давшие из окопов драпака.

Адольф, с винтовкой в руках, ринулся на англичан в числе первых. Но не пробежал он и сотни метров, как взрыв мины, от которого у Адольфа едва не лопнули ушные перепонки, бросил его наземь, повергнув сознание во мрак. Комья вывороченной взрывом земли присыпали его неподвижное тел.

…Адольф очнулся от едкого запаха горелого масла, который, после прошлогодней газовой атаки, пережитой им не без последствий для легких, действовал на его нос, словно нашатырь — это черным, жирным дымом смердело от, все еще горящего, «Марка». Голова Адольфа раскалывалась, будто зажатая в тисы, и в ней шумело, словно где-то недалеко журчала вода, падающая с мельничной плотины.

Бой был, по-видимому, уже закончен, и на искореженной воронками земле он увидел множество застывших мертвых и шевелящихся раненых бойцов, как своих соратников, так и противников. Отовсюду слышались стоны и крики искалеченных. Сновавшие по полю в белых халатах солдаты медицинской службы не обращали никакого внимания на англичан и подбирали, прежде всего, своих и переносили их к запряженным повозкам для транспортировки в полевой госпиталь, расположенный за холмом в деревушке Ле Баргюр, в миле от линии фронта.

Адольф попытался подняться, но резкая боль в паху не дала ему этого сделать и он тоже невольно застонал. Пара полковых санитаров прошла мимо него — наверное, его слабый и сдержанный стон попросту утонул в общей какофонии стенаний. Адольф закричал как можно громче, призывая их вернуться за ним. Его охрипший голос, наконец, был услышан и к нему подошли.

— Ну, что ты кричишь, как черт безлошадный, вас тут тыщи таких, а нас сколько? Сейчас займемся, крикун ты этакий, — склонился над ним один из санитаров, уже немолодой мужчина с землистого цвета лицом. Гнилой запахом из его рта, перебивал даже едкую гарь, стелящуюся низом от танка. — Сам-то что, подняться не можешь? — он грубо взял Адольфа подмышки.

— Э-э, эко ему пах разворотило! — отозвался второй санитар, помоложе первого, с лицом конченого дауна, который ухватился за ноги Адольфа, отчего земля с него осыпалась, и открыла место ранения. — Подожди, Клаус, надо сначала перебинтовать его, а то может до госпиталя не доехать — крови много потеряет.

Он разрезал ножницами штанины и стал бинтовать Адольфу бедро и пах.

— А что там такое? — скривив от боли лицо и не в силах приподняться, чтобы посмотреть, что с ним случилось, вопросил Адольф.

— Кажись парень, тебе яйца оторвало, — с глупой детской улыбкой ответил даун, будто речь шла всего лишь об оторванных ушах.

— И что, теперь у меня не будет детей? — со слезами жалости к самому себе заголосил Адольф. — Скажи мне, падла, правду!

— Что ты его пугаешь, Ганс? Парню и так плохо, — с упреком сказал пожилой дауну. — А ты, крикун, кончай голосить, как баба. Ничего страшного нет, видно только, что мошонка порвана, одно яичко на месте, второе тоже целое, только болтается на какой-то жилочке. Может, доктор и пришьет его — откуда нам знать?

— Так что ж вы стоите, идиоты!? Давайте же, несите меня скорее!