Война, какой я ее знал - Джордж Смит Паттон

Адмирал Холл, начальник штаба адмирала Хьюитта, начальник моего штаба полковник Гэй, полковники Джонсон и Флай из штаба подразделения десантных судов Атлантического флота, мои адъютанты Джексон и Стиллер, а также ординарец старшина Микс спустились в шлюпку в 12.42. Когда она отчалила от корабля, матросы, перегибаясь через фальшборт, напутствовали нас радостными возгласами. На берегу мы оказались в 13.20, до нитки мокрые от волн прибоя. Шла вялая перестрелка, но у меня не было патронов, чтобы принять в ней участие.

Хармон взял Сафи еще до рассвета, хотя до нас эта весть дошла не раньше полудня.

Андерсон завладел позициями на обеих реках и в полдень закрепился на возвышенности, а также захватил в плен восьмерых полномочных представителей Германии. О высадке они прослышали только в шесть часов, так что наше появление для них стало, можно считать, полной неожиданностью.

Когда мы еще находились в Вашингтоне, полковник У. X. Уилбер вызвался по прибытии в Африку отправиться в Касабланку, чтобы предъявить противнику требование сдаться. Он высадился с первым эшелоном десанта и, едва рассвело, поспешил в Касабланку с белым флагом. По пути Уилбера несколько раз обстреливали, но французы в городе отнеслись к его полномочиям с должным почтением, хотя требование о сдаче отклонили.

11 ноября

Сегодня я принял решение штурмовать Касабланку силами третьей дивизии и одного танкового батальона. Решение далось мне нелегко, поскольку дела у Траскотта и Хармона шли, как мне казалось, не блестяще; между тем я считал, что нам не следует выпускать из рук инициативу. Тем временем, с намерением обсудить вопросы, касающиеся артиллерийской и воздушной поддержки десанта, на берег сошел адмирал Холл, который привез с собой хорошие вести: Траскотту удалось захватить летное поле в Пор—Лиоте, где теперь находились сорок Р–40.[9]Хармон между тем выступил на Касабланку.

Андерсон намеревался начать штурм на рассвете, но я отдал приказ атаковать только в 7.30, поскольку стремился избежать неразберихи в темноте. В 4.30 утра к нам явился французский офицер, который сообщил о готовности солдат в Рабате прекратить огонь, и в нашем штабе заговорили о том, что надо бы отменить штурм. Я же, несмотря ни на что, не согласился с данным мнением, поскольку хорошо помнил, сколь мало пользы принесло нам преждевременное проявление миролюбия в 1918 г. Я отправил в Касабланку французского офицера с тем, чтобы он передал адмиралу Мишли, командовавшему вооруженными силами противника, что если он не хочет уничтожения своих людей, то должен немедленно отказаться от сопротивления, поскольку я намерен штурмовать город. Однако когда именно я собираюсь атаковать, я не сказал. В 5.30 я послал уведомление адмиралу Хьюитту, предупредив его, что, если в последнюю минуту французы все же надумают сдаться, я радирую: «Прекратить огонь», а в 6.40 неприятель сложил оружие. Еще бы немного, и они опоздали: бомбардировщики уже находились на подлете к целям, а артиллеристы на кораблях наводили орудия на вражеские объекты. Я приказал Андерсону войти в город, находясь в постоянной готовности немедленно атаковать, если кто—нибудь попытается чинить ему препятствия. Никто подобных попыток не предпринял, однако время с 7.30 до 11 в тот день текло для меня, как никогда прежде, медленно.

В 2 часа адмирал Мишли и генерал Ногэ явились для обсуждения условий сдачи. Я начал совещание с того, что выразил восхищение храбростью французов, а закрылось оно тостами, сопровождаемыми выстрелами откупориваемых бутылок шампанского. Я приставил к пленникам почетный караул — незачем бить лежачего.

Через денек—другой мы с Ногэ решили позвонить султану.[10]

Визит главнокомандующего и штаба к генералу Ногэ и султану Марокко

ШТАБ ЗАПАДНОЙ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ ВОЙСК

16 ноября 1942 г.

В 9.45 мы выехали из Касабланки, города, где реалии библейских времен и Голливуда живут бок о бок, и направились к Рабату.

В этих краях сразу за Федалой начинаются такие места, что просто хочется устроить танковое сражение. Отличный полигон — на разбросанных тут и там фермах с каменными домами могла бы закрепиться пехота, обустроив удобные оборонительные рубежи. Правда, если использовать против таких точек 105–миллиметровые гаубицы, долго обороняющимся не продержаться даже там.

Вообще же места эти напоминают побережье Коны, что на Гавайях. То же изумительно голубое море, те же деревья — во всяком случае, очень похожие. Повсюду вдалеке то тут, то там пасутся стада овец и коров. Дать определение породам этих животных я не возьмусь — прежде таких никогда не видывал. Вся дорога и железнодорожные мосты вверены под охрану нерегулярных марокканских частей, которые носят название «гуны» — по крайней мере, так оно звучит на слух. Одеты они все в некое подобие полосатых бело—голубых банных халатов, на головах — тюрбаны, которые, как можно представить, когда—то много лет тому назад были белыми; вооружены гуны длинными старинными ружьями со штыками.

Уже за Федалой мы смогли наглядно убедиться в том, сколь велика мощь нашей морской авиации. Всюду попадались нам разбитые грузовики и бронемашины противника, которых местами оказывалось так много, что они загромождали дорогу. В Рабате генерал Хармон[11]выделил для моей особы эскорт, состоявший из мобильных подразделений разведчиков и даже танков. Я же, так или иначе представляя себе, что явиться с такой свитой в резиденцию Ногэ[12]будет с моей стороны проявлением чванства, отказался от столь помпезного сопровождения.

По прибытии во французскую резиденцию мы удостоились чести быть встреченными батальоном марокканской кавалерии, состоящей из одних офицеров, а также подразделением личной охраны генерал—губернатора. Последние, также марокканцы, были облачены в белую форму с красными портупеями.

Оба подразделения впечатляли своим видом, и у каждого имелся свой собственный военный оркестр, состоявший из французских рожков, барабанов и большой медной тарелки с колокольчиками по краям, которые звенели, переливаясь на разные лады.

Мы осмотрели строй обоих эскортов и дали им высокую оценку, похвалив французских офицеров за великолепную выправку, достойную участников прошлой войны. В действительности я смотрел на них с легкой грустью и сожалением, думая о том, что всего один танк из тех, что я оставил в Рабате, мог бы без труда уничтожить всех этих замерших в почетном салюте превосходно вышколенных стражей.