Отраженье багровых линз - Илья Буров

Со временем в окрестностях мы остались одни. Всё чаще и чаще отец с дядей пропадали на дни и недели, а возвращались с чуть полными сумками. Потом слегла мать, отец ушёл на поиск лекарств для неё и… не вернулся. Порой опускаются руки, когда начинаешь ворошить собственное прошлое, но в таком случае я вряд ли справлюсь с поставленными задачами.

Перебравшись чрез груду опрокинутых укреплений, я ступил на очередную прихоть бунтовщиков — сметённый пост, нацеленный на урегулирование беспорядков. Ничтожная дюжина добровольцев, купленных за миску похлёбки, против стада, наплевавшего на принципы. Брат против брата.

Незнакомый, как и всё вокруг за последние часы, переулок вывел меня на серьёзно перекрытую улицу угасающего цвета солнца. Протиснувшись меж нетронутых баррикад, я вышел к четырёхэтажному зданию, чьё карнизное алое полотно, весьма истерзанное вблизи, одним лишь перекрестием серпа и молота в углу заставило невзначай улыбнуться. А от пыльной надписи на табличке у парадной и вовсе отошла на задний план промокшая задница, усталость и полученная доза радиации: «Исполнительный комитет городского округа Нижневартовск».

Скребя по полу, дверь захлопнулась. Наступила жуткая темень. Вспыхнув терзающим тишь щелчком, луч света показал причину: все окна наглухо заколочены. За плотной тёмно-синей тканью корнями вцепились в оконные рамы доски, куски фанеры и местами небольшие листы металла. Зачем такая защита? От ярости бунтовщиков? Радиации?

В стеклышках разбитой слева справочной заплясали отблески фонаря, а затем справа, за низкой столешницей со скамейками, уходящий вглубь коридор открыл многочисленные двери. Большинство из них открыты, но не представляли интереса: голые, будто всё вынесли кабинеты да подсобки. Заворот в конце этажа и вовсе вёл в санузел, и я даже не собирался туда заглядывать, если только… не повешенная посреди кафеля женщина. Её не успевший превратиться в декорацию пронизывающий взгляд. Завораживающий невозмутимостью и одновременно отталкивающий, словно это последнее проявление эмоций предназначалось конкретному человеку.

Я собрался подняться по лестнице, что посреди холла, и уже взялся за перилла, когда в темени справочной налились кровью чьи-то огромные глаза. Застучало в висках.

— Не все люди готовы к такой жизни. — Дёрнулись глазницы. — Ведь и ты задумывал наложить на себя руки, не так ли?

Голова качнулась на подсознательном уровне.

— Разве? — С недоумением в голосе выплыл на свет фонаря плащ. — А о чём ты тогда думал, растеряв всех близких?

Раздался скрип лестницы, перекрывающий скрежет зубов. Я медленно, шаг за шагом, пересчитывал берцами ступени и разрывался внутри: “Что с моим другом!?”.

— Тебе напомнить какого было тащить по лесу окровавленного Ми…

Он не докончил. Полетевший в его сторону кусок кирпича, что попался под ноги, с лязгом отлетел от оконной защиты на пол. Никого не было.

— Ты был полон разочарования и злобы! — Взревела за спиной жесть, отчего я свалился с ног. — Ты молил меня о смерти! — Продолжал кричать недруг. — Ты не рыдал от пережитого ужаса, а вопил!

Скатившись по ступеням, я напоролся головой на брошенный мной кирпич и от боли ухватившись за голову, сжался калачиком. Ненавистным багрянцам оставалось только глядеть на жалкие всхлипы в мерцающем свете фонаря и продолжать вскрывать старые раны, но… всё затихло. Я слышал лишь, как рядом со мной опустился плащ, как чёрная рука чуть не коснулась моей головы и… как захлопнулась входная дверь.

***

«Не заходить!» — гласила надпись одной из досок, коими был заколочен подъём на третий этаж. Чуть засмотревшись, я прошёл в холл второго этажа, а затем и в ничем не отличный от прошлого коридор: та же темень, кафельный заворот в конце аналогично вскрытых никчёмных кабинетов и… подожди. На санузел глядела запертая, дополнительно укреплённая стекловатой и арматурой дверь, в щель которой молниеносно вгрызлась фомка.

На меня глядел мужчина. Точнее, куда-то мимо нехилой дверной рамы, в которой стоял запыхтевший одноглазый вандал.

Присев рядом с развалившимся у масляного калорифера телом, я обнаружил у его ног покрытый пылью револьвер системы Наган. “Три из семи.” — Посчитал я про себя патроны, с трудом проворачивая барабан, и взглянул на остальное убранство кабинета. Большую часть сего помещения занимал электроагрегатный исполин с уходящей через отверстие защиты окна самопальной трубой. Я опустился за стол неподалёку, заинтересованный стоящим на нём болотного цвета ящиком.

“И на что я рассчитывал?” — Удивился себе, обнаружив отсутствие питания после безрезультатных манипуляций с радиостанцией. Окинув фонарём столешницу, заваленную помимо ящика с болтами макулатурой, я вытащил кипу тетрадных листов.

«1992 год.

5.09. Вчерашней ночью утихла буря. После чертовки будет сложно использовать вышки, но я… (неразборчиво)… От него новостей ещё нет.

8.09. Проходил мимо лестницы на третий, и оттуда будто повеяло смрадом сквозь противогаз! Кукуха, наверное, поехала, но я даже слышал их голоса!

13.09. Катя… (неразборчиво)… Милая, да упокоит твою душу господь, я не могу и взглянуть на тебя, не то чтоб похоронить по-людски!

21.09. Не помогает этот циклосерин…»

Чем дальше шли записи, тем больше приобретали неясность — мужчине было тяжело писать. Тем не менее эти малочисленные строки вносят немного ясности: погибший знал о смотровых вышках и, возможно, был инициатором моста меж крышей и платформой, но как же тот, расстрелянный из участка? Он как-то связан? Отложив записи, я продолжил шарить по бумагам и скоро вытащил из-под очередной стопки толстый прямоугольник кожи. Планшет с клапаном-замком, отщёлкнув который на меня из-под прозрачного защитного листа взглянула карта Ханты-Мансийского округа.

Радость и надежда. Именно это мне принесла пожелтевшая находка, разглядывая обозначения и рукотворные заметки которой, я почувствовал себя меленьким ребёнком, завидевшим на зимней прогулке прекрасного бельчонка! Так же неподвижно и с неподвластным интересом я рассматривал объект своего вожделения, оторваться от которого всё же пришлось. “Уже наверняка ночь и надо скорее заканчивать.” — Уговаривал себя. — “Времени навалом, ещё налюбуюсь!”.

Впихнув планшет за пазуху, я встал со стула. Хруст. Под ногами разломилась пластиковая упаковка из-под кассеты. “Кассета?” — Произнёс я внутри и с секундным осознанием заметался окуляром по кабинету, что оказалось не безрезультатно — у матраса, на котором сидел погибший, лежала, слившись с окружением, серая коробочка с красным прямоугольником в углу: «Десна».

— Не могу больше писать… — Закашляли динамики диктофона. — Этот чёртов туберкулёз (кашляет) не даёт мне покоя! Руки трясутся, как у заядлого пьянчуги, слабость ног не даёт спуститься вниз (кашляет)… Помню, у одного парня из участка был подобный кашель… Говорил, мол, выпил циклосерин и жизнь в радость, но я, сука, пачками жру это дрянь! — Динамики, не выдержав кашля, захрипели. —