Помоги мне тебя оправдать - Людмила Бержанская

— Обожди, не клади трубку.

— Ну, что еще?

— Ты не знаешь, что обозначает слово «Хозарсифь»?

— Знаю.

— Что?

— Это название его фирмы.

— Но я ведь не об этом?

— Хозарсифь — это первое, египетское имя еврейского Моисея.

— Точно. Вспомнила. До свидания.

— Нет. Прощай.

— Прощай, — говорю я уже сама себе.

Вот и все. Вряд ли все. Есть надежда, что меня будут подозревать не больше других. Дай бог.

С одной стороны, мне не дает покоя страх перед неминуемо надвигающимися событиями и непонятными последствиями. С другой — как будто память стучится в наглухо закрытые двери прошлого. Ничего не могу вспомнить. Лица. Но сорок семь минус семнадцать равняется тридцать. За такой срок любое лицо меняется до неузнаваемости. Если все, что сказал Живой, правда, то нам было 15, 16 или 17 лет. Господи, что же натворил в школе этот Митин? Какие комплексы преследовали этого человека? Быть обязательно первым? Быть путеводной звездой для окружающих? Лучше других знать, что хорошо, а что плохо? Почему мужчине со славянскими инициалами не давал покоя предводитель, пророк еврейского народа?

Думаю, что сейчас, с высоты тысячелетий, мы переоцениваем пророков. Кто сказал, что у них были только добрые намерения? Кто сказал, что Моисей знал дорогу, по которой нужно идти? А может, он прокладывал свою? И главный вопрос: пророки знали, что такое истина? Для чего были принесены огромные жертвы и нужны ли они вообще?

Митин, Митин, интересно, какие ты задавал себе вопросы, и как отвечал сам себе, когда произносил название собственной фирмы «Хозарсифь»?

Вот уже месяц наша доблестная милиция по пятому, а может, и десятому кругу, обходит наши дома. Всем задают одни и те же вопросы (так говорят соседи). И ничего. Похоже, что они даже не установили личность убитого. Хотя говорят (соседи говорят), что его показывали по телевизору, что хорошо видно лицо, как будто спит. Судя по вопросам, его никто не опознал.

Но ведь у любого человека есть соседи, знакомые, сослуживцы. Даже, если он холостяк, а вся родня разъехалась или умерла. Все, кто знал, молчат. Почему?

Первое. Не хотят давать повода нашим общим внутренним органам. Никто не знает, что в этих самых органах возьмут на заметку, а скорее всего, на зацепку.

Второе. Его очень не любили. Где-то, в глубине души, мне кажется, что такое мудреное название фирмы — это взгляд сверху вниз, это желание, чтобы тебя запомнили. Видимо, у тех, кто его знал, мысль одна: ушел, так ушел, бог с ним.

А почему молчат сотрудники фирмы «Хозарсифь»? Ведь кто-то должен спрашивать самое первое лицо? Что они отвечают? А может, он должен был надолго уехать и они, соответственно, ничего не знают? Ну, кто из работающих много смотрит телевизор? Разве что, вечером, во время ужина, последние известия из Москвы.

Нужно еще раз позвонить Алле. Ведь это убийство у них на заметке. Она подтвердила мне еще месяц тому назад. Как же задать ей вопрос? Задать так, чтобы не вызвать подозрение.

Я знаю Аллу всю жизнь. Нет, конечно, не всю, но с ранней молодости точно. Она еще тогда вызывала у меня восхищение и недоумение. Папы не было. Мама всю жизнь прожила в деревне. Только старость была городской. Да, в общем-то, я ее почти не знала. Алла — аристократично красива. У нее всегда чувствовалось желание: в поведении быть на высоте. И интересы. Откуда увлечение с молодости древними философами и психологией? Все потом объяснилось очень просто. Дед-то ее дворянин. Таким образом, мама незаконнорожденная дочь. Но кровь, дворянская кровь, шагает из поколения в поколение. От мамы — сельской учительницы к дочери-юристу.

Мы не учились в одной школе, не были соседями, наше детство не было общим. Но студенческие вечеринки, где собирались ребята разных вузов, но с общими интересами, а главное, общим времяпрепровождением — это уже у нас с Аллой было общее. В одно время выходили замуж, приблизительно в одно. Мой избранник собирался стать инженером, ее врачом. Тогда мы все были студентами. С разными интересами и перспективами. Юрист, инженер, врач — это наше будущее.

Разница в возрасте наших девчонок, по-моему, год или полтора. Но так как институты разные, то и работа, и круг знакомых все больше разъединял. Время от времени, жизнь то сводила, то разводила нас. А после разводов с первыми мужьями, опять свела. Но работа, окружение дает о себе знать — тут никуда не деться. Милиция — специфическое общение людей. Поэтому, несмотря на наши дружеские отношения, я думаю, очень думаю, когда разговариваю с ней. Вот и сейчас. Наверно, спрошу так: «Сколько еще нас будут опрашивать, то есть ненавязчиво допрашивать?» А если спросить в лоб о том, что им уже известно? Кто он? За что убили? Скорее всего, не ответит. Но по сочетанию слов, может быть, хоть что-нибудь пойму. Ответ, как положено: тайна следствия. Но Аллочка совсем не успокоила, сказав, что нас будут продолжать беспокоить. Значит, с мертвой точки не сдвинулось.

Если Митина не опознали, где же его похоронили? А свидетельство о смерти? Как же оформилась эта бумага? Где Живой? Если он живет в городе, то, может быть, хоть когда-нибудь его встречу. А может, он специально приехал? На один день? Смешно. Приехал, убил, уехал. Неужели, можно застрелить человека без подготовки? Разве у нас мужчины ежедневно, безнаказанно носят оружие? Может, снял квартиру, чтобы не показывать документы в гостинице? Сколько же ему понадобилось времени? Месяц, два, три? А может, неделя? Стоп. Мы же учились в одной школе (если не врет), значит, кто-то из родных живет здесь. С местом пребывания или жительства почти понятно. Как же он Митина нашел? Наверно, по рекламе фирмы.

Нужно у кого-нибудь спросить: через сколько месяцев или лет закрывают «висяк»? Сколько времени Живому нужно будет ожидать государственной кары, как бумеранга?

Интересно, что он чувствует, после того, как выполнил свой долг, пусть кровавый, но долг? Наступило ли облегчение? Успокоил ли собственное чувство возмездия? Нет ли опустошения? Ведь столько лет какая-то часть мозга, души, жизни была занята вот этим собственным предназначением. Теперь эта часть опустела. Наверно, занял пустоту чувством удовлетворения от выполненного долга.

Марина молчит. Значит и Живой молчит. Ждет. Старается забыть. Нормальный человек, убив другого, даже очень виновного, разве может заставить себя забыть? Что забыть? Преступление Митина? Переполнявшие душу чувства 30летней давности? Но они, наверно, поугасли? А потом всплыли вновь. Что-то между ними случилось недавно. Интересно, перед Живым стояла дилемма: суд или милосердие? Живет ли он после содеянного в согласии с собой? У каждого свое представление о добре и зле. Ведь убийство это зло, а он уверен в правильности содеянного.

Но есть еще такое понятие, как всепрощение. Мне кажется, что для души оно легче, чем проявление принципиальности. Не зря духовники ласковыми, задушевными голосами призывают нас прощать: все и вся. Только обязательно прощать. А как же насчет кары божьей? То есть, кара возможна, но только Бога. А человеку это действо не разрешено?