Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

Зеленоглазая опустила взгляд в то мгновенье, когда из невзрачного строения в одном из внутренних дворов одна за другой выскользнули несколько стремительных смутных фигур. Не успев ни крикнуть, ни простонать, умерли на галереях часовые, а из предательской ризницы уже валили воины в гребенчатых шлемах, и вместе с ними в Цитадель вступала смерть. Захлебываясь ужасом, в последний раз всхлипнул и замолк орган, и, словно отвечая ему, на колокольне раздался тихий журчащий смех. Реквиемом по гибнущему Агарису.

Люди не могли бы жить в обществе, если бы не водили друг друга за нос.

Франсуа де Ларошфуко

1

— Так что, вы говорите, они делают? — Графиня Савиньяк рассеянно открыла шкатулку с оленями на крышке и углубилась в созерцание фамильных гарнитуров. Увы, находящихся в полном беспорядке.

— Ждут в Красной Приемной, — с удовольствием доложил седовласый дворецкий и по собственному почину добавил: — Уже час.

— А сколько сейчас времени? — Арлетта близоруко сощурилась. — Пять уже есть?

— Только что пробило.

— Я и не заметила, — соврала госпожа графиня, вертя в руках обрамленный алмазами рубин. — Пусть постоят еще полчаса… Я завершу туалет и… Раймон, граф Валмон пообедал?

— Почти, сударыня.

— Значит, я ошиблась. Мне понадобится около часа. Мятежники подождут, пока графиня Савиньяк выбирает колье.

— Это не совсем мятежники, дражайшая Арлетта. — Стоило его помянуть, и Валмон появился, в очередной раз подтвердив свою репутацию закатной твари. — Это те, кого взволновали известия о съезде дворянства семи не примкнувших к мятежу графств. Старший из ваших старших сыновей назвал бы их людьми дальновидными.

— Зато двое из троих назвали бы трусами. — Арлетта наклонилась над сверкающим клубком, не желая смотреть, как таскают кресло с человеком, в которого она в юности была влюблена. Разумеется, слегка и, разумеется, до встречи с Арно. Изловчившись, графиня ухватила прабабкины сапфиры, стараясь не слышать скрипов и топота. Ей самой, окажись она в положении безногой колоды, чужой взгляд был бы неприятен. И Бертраму неприятен, как бы он ни хорохорился.

Облюбованное колье заупрямилось, намертво сцепившись с порванной пару лет назад золотой цепью. Сейчас Бертрам примется ворчать, что драгоценности следует хранить в предназначенных для этого гайифских футлярах. Жозина с Карой тоже учили подругу беречь вещи, а верный Раймон тридцать с лишним лет пытается привести украшения госпожи в порядок. Только Арно не мучил ее коробочками и шкатулочками. Он просто дарил рубины и янтарь. Когда бывал дома…

— Попробуйте изумруды, — раздалось за спиной. — Сегодня они уместны.

— Среди разумных трусов нашелся кавалер, которого пожилая дама не пошлет к кошкам без помощи укрепляющих целомудрие камешков? — оживилась Арлетта, выкапывая из-под кэналлийских подвесок торское ожерелье.

— Не думаю, что здесь найдется пожилая дама. — Валмонский затворник слегка качнул огромной головой — на волосок вправо и тут же на полволоска влево. — Иное с кавалерами. Савиньяк осчастливили даже не отцы семейств, но деды и, кажется, два прадеда.

— Тогда почему изумруды? Хотя будь по-вашему. — Графиня вызволила наконец гордость торских ювелиров и, возвращая былые годы, по-девичьи легко опустилась перед гостем на ковер. — Бертрам, вас не затруднит застегнуть и объяснить? Душить меня не надо — я ничего вам не завещала, а Гектору — тем более. Как он, кстати?

— Ваш брат выехал в Ардору на воды. — Толстые, куда свиным колбаскам, пальцы ловко справились с миниатюрной застежкой. — Мне грустно об этом говорить, но лекарь подозревает камень в почке.

— Изумруд? — предположила с детства обожавшая братца Арлетта. — Я поняла. Мне, как урожденной Рафиано, следует носить те же камни. Гектор в почке, я — на шее…

— Сдаюсь, прекрасная эрэа, как назвал бы вас никчемный сюзерен проклятого мною сына. — Будь Бертрам здоров, он бы отступил назад и застыл в изысканном поклоне. — Я отказываюсь от намерения вынудить вас перейти к делу первой, ибо держать прадедов на ногах более часа неразумно. Они будут слушать не вас, но свои подагры и ревматизмы, а нам следует заставить их думать о вещах более приятных. Например, о том, чем оплатить прекрасные порывы внуков и глупость сыновей.

— Давайте о делах, — с готовностью согласилась графиня, возвращаясь к зеркалу. — Вы уже знаете, что в Фельпе больше нет Дуксии?

— Знаю, — колыхнул всеми подбородками Валмон. — Недовольные больше не сетуют на избранников птице-рыбо… девы за неимением таковых, Франческа Скварца обрела душевный покой и умиротворение, а адмирал Джильди — герцогскую корону. Что думает об этом ваш младший старший сын?

— Старший младший, — поправила Арлетта. — Эмиль считает, что дуксы — зло, а военные — добро. Особенно кавалеристы, но он согласен и на моряков. Они, кстати, и заняли Дуксию. Это было так мило… Во время последнего сортэо, если я не путаю название, из коробки с номерами выпрыгнули пауканы. Дуксы закричали, и неудивительно. Я бы на их месте упала в обморок. Если бы была в корсете… но дуксы, видимо, корсетов не носят.

При Бертраме можно не шутить, при нем можно даже плакать, да что там плакать, рыдать в четыре ручья, как она рыдала, узнав про Арно… Плакать можно, только Валмон болен, на нем висят уцелевшие графства, если не что-то бо́льшее, а с Эмилем обошлось. Это Марсель сейчас целуется с гадюками. Чушь, что женщина должна искать поддержки у мужчины; поддерживать надо того, кому тяжелее.

— Пауканы скакали по всему залу, — графиня с отвращением передернула плечами, — дуксы тоже. Тогда капитан охраны попросил господ не волноваться и на время ловли монстров перейти в комнату для переговоров. Дуксы перешли. Там их ждала вдова адмирала Скварца. Очень сердитая. Надо сказать, в комнате для переговоров нет окон и только одна дверь, ведущая в зал с пауканами…

Арлетта закрыла шкатулку и подкрасила губы, завершая туалет. Бертрам ждал продолжения. Эмиль вряд ли догадался ему написать, вот матери он под настроение пишет… Лионель, тот пишет чаще. Не столько дражайшей родительнице, сколько сестре экстерриора и влиятельной в Приморской Эпинэ особе. Ну а Арно — вылитый Эмиль десять лет назад. Если б не Жермон, она б не знала о безобразнике ничего.