Те, кто уходят - Патриция Хайсмит

Рэй попросил соединить его с отелем «Гритти». Ему ответили, что там никто по фамилии Коулмэн не проживает. Тогда он позвонил в «Даниэли», и снова ответ оказался отрицательным.

Может, Коулмэн вообще наврал, что едет в Венецию? Да, похоже, он мог бы поступить так. Рэй посмеялся над собой при мысли о том, что Коулмэн может находиться сейчас где угодно — в Неаполе, в Париже или даже остаться в Риме.

Оставались еще «Бауэр-Грюнвальд» и «Монако». Рэй снова взялся за телефон. Долгое ожидание, потом новый голос в трубке. Рэй задал свой вопрос.

— Синьор Коулмэн?… Одну минуту, пожалуйста.

И снова ожидание.

— Алло? — послышался женский голос.

— Мадам… Инес? — Рэй не знал ее фамилии. — Это Рэй Гаррет. Простите, что беспокою вас, но я хотел бы поговорить с Эдом.

— А-а, Рэй! Где вы? Здесь, в Венеции?

— Да, я в Венеции. А где Эд? Он с вами? Если его нет, я мог бы…

— Нет, он здесь, — поспешила сообщить она. — Пожалуйста, Рэй, подождите одну минуту.

Долгое время никто не отвечал, и Рэю показалось, что Коулмэн пытается отказаться от разговора, но наконец он услышал его голос:

— Слушаю.

— Привет. Я подумал, мне следует сообщить вам, что я в Венеции.

— Вот как? Вот уж сюрприз так сюрприз! И надолго ты здесь?

— На день или что-нибудь около того. Я хотел бы повидаться с вами, если это возможно.

— Ну конечно. Заодно и познакомишься с Инес. С Инес Шнайдер. — Коулмэну явно было не по себе, но он все же собрался с духом и предложил: — Может, поужинаем сегодня вместе? Куда мы сегодня идем, Инес? В «Да Коломбо», что-нибудь в половине девятого.

— Может, лучше увидимся после ужина? — предложил Рэй. — Или днем. Мне бы хотелось поговорить с вами наедине.

В трубке что-то зашумело, оглушив Рэя, так что он не услышал ответа Коулмэна и проговорил:

— Извините, я не расслышал. Не могли бы вы повторить?

— Я сказал, что тебе давно пора познакомиться с Инес. — В голосе Коулмэна явственно прозвучала чисто американская скука. — Так что ждем тебя, Рэй, в половине девятого в «Да Коломбо». — И он повесил трубку.

Рэй разозлился. Может, позвонить и сказать, что он не придет ужинать и готов встретиться с ним в любое другое время? И все-таки он решил, что оставит все как есть и поедет в половине девятого ужинать.

Рэй намеренно приехал на пятнадцать минут, позже, но Коулмэн еще не появился. Рэй дважды обошел огромный ресторан в поисках Коулмэна, но, не найдя, вышел на улицу, завалился в первый попавшийся бар и заказал себе виски. Потом он увидел в окно, как мимо бара прошел Коулмэн с женщиной и молодым человеком. Коулмэн был весел и хохотал, сотрясаясь всем телом. «Как это можно, — подумал Рэй, — двух недель не прошло после того, как он похоронил родную дочь. Странный все-таки человек». Рэй допил свое виски.

Он выждал время, пока они разместятся, и только тогда вошел в ресторан. Он нашел их во втором зале. Ему пришлось подойти к столику почти вплотную, прежде чем Коулмэн соизволил поднять глаза и поздороваться:

— А, Рэй! Садись. Инес, позволь представить тебе Рэя Гаррета.

— Очень приятно, мистер Гаррет.

— Очень приятно, мадам, — ответил Рэй.

— А это Антонио Сантини, — проговорил Коулмэн, указывая на молодого темнокудрого итальянца, сидевшего с ними за столиком.

Антонио приподнялся, протягивая Рэю руку:

— Piacere[4].

— Piacere, — ответил Рэй, пожимая ему руку.

— Присаживайся, — сказал Коулмэн.

Рэй повесил пальто на крючок и сел. Он посмотрел на Инес и поймал на себе ее внимательный взгляд. Не слишком яркая блондинка лет сорока пяти, довольно хрупкая, украшения подобраны со вкусом. Красавицей ее назвать было нельзя, у нее был слабо выраженный, довольно заостренный подбородок, но во всем ее облике присутствовала мягкость и женственность, даже что-то материнское, что, очевидно, и привлекало. От нее пахло хорошими духами, в ушах — сережки с подвесками из зеленых камней, платье — в тон, зеленое с черным. И, снова взглянув на обрюзгшее лицо Коулмэна, на его неаппетитные выцветшие усы и лысину, покрывшуюся веснушками на Мальорке, представив себе его колыхавшийся при движении жирный живот, Рэй мысленно подивился, чем он все-таки привлекает женщин, в особенности таких утонченных и, судя по всему, разборчивых, как Инес. У Коулмэна уже была женщина, во многом похожая на Инес, когда позапрошлой весной он познакомился с ним и с Пэгги на выставке на Виа Маргутта. «Мой папа всегда первым говорит «прощай», — прозвучал в ушах Рэя голос Пэгги, да так явственно, что он даже нервно заерзал на стуле.

— Вы художник? — спросил его Антонио по-итальянски.

— Художник я плохой, больше коллекционер, — ответил Рэй, со своей стороны не имея ни малейшего желания интересоваться, чем занимается Антонио. К тому же Коулмэн уже говорил ему, что Антонио — художник.

— Я рада, что наконец познакомилась с вами, — проговорила Инес. — Я хотела сделать это еще в Риме.

Рэй учтиво улыбнулся, отметив про себя, что ему, в сущности, нечего сказать.

Подошел официант, они сделали заказ, потом Инес спросила у Рэя:

— Вы собираетесь вернуться в Штаты?

— В общем, да, только сначала я еду в Париж. Мне нужно повидаться там кое с кем из художников.

— Моя работа его не интересует, — проворчал Коулмэн, не вынимая изо рта сигары.

— О Эдвард!… — Инес произнесла его имя на французский манер — «Эдуард».

Рэй сделал вид, что не слышит. Он был не в восторге от достижений Коулмэна на поприще поп-арта, хотя на самом деле ему просто никогда не приходило в голову пригласить Коулмэна выставляться в его галерее. Коулмэн теперь считал себя «европейцем» и, насколько было известно Рэю, даже не собирался выставляться в нью-йоркской галерее. Коулмэн бросил работу инженера, когда Пэгги было четыре года, и начал рисовать. За это Рэй как раз уважал его, и именно из-за этого мать Пэгги развелась с Коулмэном, потребовав оставить дочь ей. (Впрочем, не исключено, что в этой истории участвовала и другая женщина.) После этого не прошло и года, как мать Пэгги разбилась в автомобильной катастрофе. Коулмэн, проживавший тогда в Париже, узнал, что отныне становится опекуном дочери и что его бывшая супруга, женщина весьма и весьма богатая, оставила Пэгги состояние, которого Коулмэн не имел права касаться и которое должно было пойти на образование дочери и обеспечить ей вполне приличный доход по достижении двадцати одного года. Обо всем этом рассказала Рэю сама Пэгги. Двадцать один год ей исполнился, когда она уже была замужем за ним, и целых четыре месяца она с удовольствием распоряжалась своими деньгами. По ее словам, они не могли перейти к отцу или к кому бы то ни было другому, а в случае ее смерти должны были достаться ее американской тетушке.