Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков

Итак, в шахтёрском селе Барранкас 25 июля 1905 года родилась дочь полковника, Луиса Сантьяга Маркес Игуаран, будущая мать будущего классика. И вскоре там произошёл роковой поединок между недавними товарищами по оружию. Прозвучал выстрел, десятилетия спустя отозвавшийся эхом в мировой литературе.

Версия официальная (укоренённая в сознании читателей самим Гарсиа Маркесом в интервью, рассказах и романах).

Незаконнорожденный сын Медарды Ромеро и Николаса Пачеко, Медардо Пачеко Ромеро, был майором, воевал под командованием деда писателя, Николаса Маркеса, они были близкими друзьями. Когда Медардо приехал в Барранкас, Николас Маркес помог ему обустроиться, одолжил денег. Частенько за стаканчиком рома или виски «бойцы вспоминали минувшие дни», играли на бильярде, ловили рыбу, охотились. Но вдруг по округе стали распространяться слухи, что Медарда, красивая мать майора, спит с женатыми мужчинами. Как-то под вечер, прогуливаясь с друзьями по площади перед церковью, Николас Маркес краем уха услышал эти сплетни и воскликнул: «Неужели правда? Быть того не может!» Но «доброжелатели» передали майору, будто полковник Маркес при всех назвал мать Медардо шлюхой.

Женщина оскорбилась и потребовала, чтобы сын вступился за её попранную честь. Сын, не поверив слухам, отказался вызывать друга на дуэль. Мать настаивала. «Знаешь, сыночек, — говорила она, — лучше уж надень мою юбку, а я натяну твои штаны! Потому что вырастила я на свою беду не мужика, а бабу!» Не снеся оскорблений, Медардо обрушился на друга, а закончил словами: «У тебя, Маркес, и во время войны был поганый и слишком длинный язык! Ты — чёрное пятно, позор нашей либеральной партии и мог только баб трахать!» Молча выслушав, полковник Маркес ответил бывшему сослуживцу: «Ты всё сказал, Медардо? Так вот знай: я не курица, которая кудахтает где попало. Настоящий мужчина не стал бы трепать языком и незаслуженно оскорблять других».

Но майор Медардо, науськиваемый матерью, оскорблял и задирал полковника Маркеса где только мог: на площади, на петушиных боях, в кабаке, даже в церкви. Будущий дед будущего автора повести «Полковнику никто не пишет» проявлял редкостную для колумбийского ветерана выдержку. За несколько месяцев полковник аккуратно выполнил все заказы на ювелирные украшения. Отдал долги. Не торгуясь, продал дом с садом. Передал ювелирную мастерскую помощнику. И тогда внешне спокойно, уверенно пошёл и объявил майору Медардо, чтобы тот не выходил из дома невооружённым, «ибо настал час пулями решить дело чести».

С утра 19 октября 1908 года, в день Святой Девы Пилар, покровительницы Барранкаса, шёл ливень. Взяв зонт, майор Медардо отправился в поле накосить мулам и овцам свежей травы. На пути в переулке его поджидал бывший однополчанин. Когда майор был шагах в тридцати, полковник окликнул его: «Медардо, я завершил свои дела и готов. Ты при оружии?» Медардо Пачеко бросил охапку мокрой травы, зонт и вытащил из кобуры револьвер «кольт», а Маркес всё это время, не менее пяти секунд, как потом скажут очевидцы, выжидал. Но едва лишь майор Медардо со словами «Я вооружён и готов отстрелить тебе яйца, карахо!» прицелился, полковник Маркес дважды выстрелил: одна пуля попала майору в грудь, другая в голову, и он упал замертво. На выстрелы из ближнего дома выбежали люди. «Убийца!» — закричала женщина. «Да, я убил его, — констатировал полковник. — Пулей чести». После этого он направился домой, рассказал жене о том, что случилось, и потом пошёл в полицию. Там он сообщил: «Это я застрелил Медардо Пачеко Ромеро. Если он воскреснет, я убью его снова».

Большинство жителей Барранкаса, в течение полугода бывшие свидетелями оскорблений полковника Маркеса, восприняли убийство Медардо едва ли не как должное. Кое-кто вспоминал, что в минуты откровений полковник признавался, что до последнего надеялся на Провидение, которое избавит его от необходимости отомстить бывшему другу. Даже родной дядя убитого, единственный полицейский в округе, с револьвером охранял камеру, в которой сидел Маркес, чтобы другие родственники во главе с неистовствующей матерью Медардо не устроили суд Линча. А тем временем дед убитого, генерал Франсиско Хавьер Ромеро, даже прятал у себя в доме будущую бабушку будущего писателя и её троих детей, в том числе трёхлетнюю Луису Сантьягу Маркес Игуаран, будущую мать Габриеля, родившуюся 25 июля 1905 года. (И это, учитывая, что в конце XIX — начале XX столетия в Колумбии была ещё весьма популярна кровная месть, вендетта, завезённая из Испании и Италии, уже здорово отдаёт магическим реализмом.)

В тюрьме Барранкаса полковник Маркес просидел неделю. Глава поселения отправил его в тюрьму соседнего города Риоача, но и там ему угрожал суд Линча родственников убитого. Маркеса выслали в далёкий городок Санта-Марта, а через несколько недель морем туда тайно прибыли и его жена с детьми. Однако оскорблённая и неутешная мать убитого и там их выследила…

Стоит заметить, что сам Гарсиа Маркес на протяжении жизни многажды пересказывал историю дуэли в различных вариациях. Но всегда был на стороне любимого деда-полковника, не допуская и мысли, что в чём-то тот мог быть не прав. А что, если предположить, будто действительно там, перед церковью, Николас Маркес, возможно, пропустив лишку рома, просто под настроение или сам не желая того, оскорбил мать своего бывшего товарища по оружию, назвав шлюхой? И если это так, то вся история как бы выворачивается наизнанку. Но тут уж, как говорят англичане, it’s ту country, write or wrong. Это моя страна, права она или нет, мои корни, мои предки… По-видимому, такая исходная позиция — непреложное условие писателя, тем более в начале пути. Одно из немногих исключений — наш Чаадаев, но он, во-первых, не писатель, философ, а во-вторых, скверно кончил.

«Если он воскреснет, я убью его снова». Ничего христианского нет в этих словах. В романе «Сто лет одиночества», держа в руке пику, скажет подобное один из главных героев — Хосе Аркадио Буэндиа.

«…И таким образом жизнь их шла по-прежнему еще полгода, до того злосчастного воскресного дня, когда петух Хосе Аркадио Буэндиа одержал победу над петухом Пруденсио Агиляра. Взбешённый проигрышем и возбуждённый видом крови, Пруденсио Агиляр нарочно отошёл подальше от Хосе Аркадио Буэндиа, чтобы все, кто находился в помещении, услышали его слова. „Поздравляю тебя, — крикнул он. — Может, этот петух осчастливит наконец твою ненасытную жёнушку! Поглядим!“

Хосе Аркадио Буэндиа с невозмутимым видом поднял с земли своего петуха.

— Я сейчас приду, — сказал он, обращаясь ко всем. Потом повернулся к Пруденсио Агиляру: — А ты иди домой и возьми оружие, потому что я тебя буду убивать.

Через десять минут он возвратился с толстым копьём, принадлежавшим ещё его деду. В дверях сарая для петушиных боёв, где собралось почти полселения, стоял Пруденсио Агиляр. Он не успел защититься. Копьё Хосе Аркадио Буэндиа, брошенное с чудовищной силой и с той безукоризненной меткостью, благодаря которой первый Аурелиано Буэндиа в свое время истребил всех ягуаров в округе, пронзило ему горло.

В народе это событие истолковали как поединок чести, но в душах обоих супругов остались угрызения совести. Однажды ночью Урсуле не спалось, она вышла попить воды и во дворе около большого глиняного кувшина увидела Пруденсио Агиляра. Смертельно бледный и очень печальный, он пытался заткнуть куском пакли кровавую рану в горле. При виде мертвеца Урсула почувствовала не страх, а жалость. Она вернулась в комнату, чтобы рассказать мужу о случившемся, но тот не придал её словам никакого значения. „Мёртвые не выходят из могил, — сказал он. — Всё дело в том, что нас мучит совесть“. Две ночи спустя Урсула встретила Пруденсио Агиляра в купальне — он смывал паклей запекшуюся на шее кровь…»