Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик (Англия)

Укрытый до бровей, Александр слушал, как разговаривают в шатре — так, будто он и не присутствует. Но ничего такого, чего бы он не знал сам, он не услышал. Да, у него вши и от него воняет; да, рубцы на запястьях оставлены путами; да, он убежал от размеренной жизни монастыря в Кранвелле и сам избрал опасности большой дороги…

Горели рубцы на спине, около лопаток, оставленные плетью. О, если бы монахи научили его молитве забвения…

Мысленно Александр перенесся в Кранвелл, начал спускаться по темной внутренней лестнице к часовне. Холодный камень под ногами, белый парок дыхания, глубокая полночь… Некая фигура в сутане… Чужие пальцы шарят в его гениталиях, непристойный шепоток на ухо… Александр, скорее в панике, чем в гневе, отмахнулся — и удар кулака пришелся в глазницу. Крик, судорожный переступ ног в попытке сохранить равновесие, и затем падение тела по крутым каменным ступеням, кувырком, и до почти самого низа лестницы. Двое послушников задержали падение, не то было бы поздно. В мерцающем свете тонкой восковой свечи Александр мстительно осмотрел травмы брата Алкмунда, заместителя предстоятеля, приора, и с сожалением понял, что тот выживет. Он бросился бежать, но был схвачен; ему скрутили руки за спиной, связали жесткими шнурами, а затем бросили в сырое подземелье под монастырским отхожим местом — дожидаться наказания.

Покушение на жизнь монастырского иерарха — и никто ему не поверит, что это была самозащита: приобретенная к тому времени репутация лишала всех надежд на милосердие. Сколько проступков, да что там, преступлений, было совершено ранее: и кража целебной можжевеловки (он ее выпил всю!), и написание в скриптории монастыря светских любовных поэм — и он еще и распевал их в монастыре! А еще две попытки бегства и серьезное сопротивление, оказанное при задержании… О, сколько мягкости они проявили прежде! Белые и розовые рубцы на спине навсегда оставили всю глубину их снисходительности…

Зловоние и запах плесени раздирали ноздри. Заживо погребен… В странном наклоне повернулись лица — черепа, обтянутые капюшонами… Скелеты, скелеты выбирались с грохотом из стен и звали вступить в хоровод, исполнять танец смерти вместе с ними. В слепом ужасе он бросается к двери, но путь к спасению загораживает брат Алкмунд, и смертоносное ядовитое кольцо на его указательном пальце…

А костлявые руки все ближе, тянут, втаскивают в зловонные стены тюрьмы; он кричит и бьется, пытаясь освободить запястья от тугих веревок, но те врезаются глубже и глубже.

— Ах, силы Христовы, — побожился раздраженно один из скелетов, — разве тут уснешь в таком шуме? — И потряс его за плечи, обдавая лицо зловонным дыханием.

— Рот, завяжите рот.

— Алекс, ты что, слепой? Это сон, кошмар, да и только!

Плечи затрясло еще сильнее. Один за другим скелеты с грохотом скрывались в стене, таща за собой брата Алкмунда. С огромным глотком воздуха, как ныряльщик, выплывший на поверхность, Александр вырвался из кошмара.

Даже в свете масляного светильника можно было различить тревогу на лице Харви.

Пальцы брата болезненно впились в плечо.

— Божьи очи! — зашумел Харви, сверкая белками глаз. — Такие крики и мертвецов разбудят. — В голосе его чувствовалась опаска.

Александр слабо засмеялся на слова брата, но веселья в его смехе не ощущалось. Весь мокрый от пота, он откинулся на жесткую волосяную подушку и попросил:

— Отпусти. Кости переломаешь.

Пальцы ослабели, а через мгновение к губам приблизился ободок кубка. При мысли о джине Александр заколебался, но, пригубив, понял, что на этот раз Харви не подает ничего опаснее, чем прохладное легкое вино, с благодарностью выпил.

— Может убрать свет? — мягко спросил Харви.

— Все равно. Никакой разницы.

— Тогда я оставлю.

Александр повернул голову, увидел, что брат соорудил временное ложе рядом с тем, которое ему принадлежало, и извинился:

— Я не хотел вас разбудить.

— Не морочь голову. — Харви поправил скатанную тунику, заменяющую ему подушку, завернулся в плащ и улегся.

Некоторое время Александр смотрел на отсветы лампады на полотне шатра. Харви захрапел; простые звуки и убогое окружение странно успокаивали. Веки Александра сомкнулись, и он погрузился в глубокую дрему.

Александр проснулся уже далеко за полдень. Проснулся и не сразу понял, где он и что с ним, и потребовалось время, чтобы все вспомнить. В голове шумело, слабость разлилась по всему телу. Он поднес руку к лицу. Пальцы чуть подрагивали, но уже хорошо слушались. И сильно хотелось есть. Александр попробовал сесть; получилось, и он внимательно стал разглядывать шатер брата. Небольшой — наверное, чтобы при складывании можно было навьючить на одну крепкую лошадь. Из-за неопрятности Харви он казался еще меньше.

Самого Харви не было и в помине. У входа в шатер валялось немного объедков, а чуть дальше стояли турнирное копье и меч в потертых ножнах. На полу около постели стояли глиняный кувшин вина, кружка молока и небольшая деревянная миска с куском хлеба и парочкой вялых яблок.

Волна голода захлестнула Александра, но с нею вместе и волна тошноты, которая напомнила о необходимости соблюдения умеренности. Он попил молока, съел полкуска хлеба и яблоко и, отодвинувшись чуть в сторону, попытался встать. Ноги подкашивались, он шатался, как новорожденный ягненок, но сумел остаться в вертикальном положении. Тут же мочевой пузырь напомнил о себе; Александр осмотрелся еще раз, но не обнаружил среди многочисленных вещей Харви ночного горшка. Пришлось выйти из палатки и поискать подходящее место.

Дождь прекратился. Белесый шар солнца просвечивал сквозь редкие облака чуть западнее зенита.

Александр вчера был не в состоянии как следует разглядеть лагерь, но теперь был уверен, что тот разросся. Стало намного больше шатров, в том числе и весьма нарядных, с яркими разноцветными полосами. Повозки, телеги, кони, людская суета — нет, это явно не из-за улучшившейся погоды.

Уже появились разносчики и переносные лавчонки, расхваливали качество пирогов лоточники, прохаживались, прицениваясь к безделушкам, дамы; прошел пестро одетый мужчина с двумя обезьянками на тонких цепочках. Шлюхи и нищие, цирюльник — он же и зубодер, о чем свидетельствовали угрожающего вида щипцы на тесемке. Вот появился; важно шагая, монах, и Александр непроизвольно шагнул назад, ощутив холодок около сердца. Тонзура благочестивого брата весьма нуждалась в бритве, сутана была старая и грязная, а походка…

Монах был изрядно пьян, но лишь когда он скрылся из вида, Александр почувствовал облегчение. Теперь юноша чувствовал, что может самостоятельно передвигаться. Он и отправился вокруг шатра и наткнулся на коновязь, которая, очевидно, принадлежала Харви. Привязан — на длинной уздечке, чтобы свободно пастись, — был только его вороной, который теперь, накормленный и вычищенный, выглядел заметно лучше. За коновязью раскинулся лужок с кустиками, там Александр облегчился и вернулся к коновязи. Жеребец был слишком поглощен молодой травой, чтобы уделить хозяину много внимания. Александр погладил его по хребту и тощим бокам и тут услышал мягкий топот копыт по торфянику. Харви! Но каков! Ничего общего со вчерашним опустившимся пьяницей. Вся одежда и амуниция выдержана в золотистых и серо-коричневых тонах, и только длинная подкольчужная рубаха — синего полотна. На груди рельефным шитьем искусно изображен семейный герб Монруа: три наконечника копий. Богато изукрашенная перевязь, на ней — ножны; свободная рука на оплетенной кожей рукояти. Прямые светло-каштановые волосы, выбивающиеся из-под шлема, развевает ветер — великолепный рыцарь, и, Александр даже рот раскрыл, изумленный этим преображением.